Давайте напишем что-нибудь - Евгений Клюев Страница 22

В одной стране, которая называлась Марокко, Марта внезапно обнаружила, что стала взрослой, потому что кто-то сказал ей в одной толпе по-французски:

– Vous n’êtes plus une enfant. Pourquoi ne portezvous pas des robes? [1]

Марта посмотрела на свои трусики в горошек и смутилась от них. Она забыла следить за собой – и вот, смотрите-ка, выросла!

– Excusezmoi [2], – ответила она и пошла купить себе платье. Платье, которое она купила в этой стране, ей очень шло – и Марта стала как настоящая дама и госпожа. Только очень необразованная дама и госпожа. Тут-то она и решила получить образование, однако не знала где. Маячило, правда, на дне бездонного ее ума слово «школа», но ничего там не означало.

– Qu’estсe que c’est, l’école? [3] – спросила она у прохожего по улице человека.

– C’est un lieu oú les gens font ses études [4], – ответил прохожий по улице человек.

Тогда Марта отправилась в отдельно стоящий книжный магазин и купила много книг. Она села под пальму, чтобы faire ses études [5] прямо там. На пальму она повесила табличку: «L’école normale» [6]. За месяц с небольшим днем она прочла все книги, которые купила, и решила не покупать других, а сразу выписать себе удостоверение об окончании école normale, что и сделала незамедлительно. В удостоверении значилось, что она действительно закончила école normale под финиковой пальмой. Удостоверение очень понравилось Марте и, обмакнув в чернила финик, она украсила удостоверение печатью. Получилось убедительно и здорово, хоть и не слишком разборчиво. Впрочем, в Сорбонне, куда она подала свое удостоверение, видали и не такие печати – удостоверение немедленно порвали и выбросили в широко раскрытое окно, а Марту приняли вольным слушателем на факультет de beaux arts [7]. Ей это понравилось: она любила волю и beaux arts. В полях и лугах она занималась своими делами, но при этом случайно прослушала сразу все лекции и, сдав экзамены на звание бакалавра на другом факультете, вернулась в Марокко, которое ей полюбилось. Там всего за полгода она обучила разным разностям двенадцать негритят, которые тут же стали выдающимися учеными, деятелями культуры и искусств своей страны (так хорошо обучила их всему Марта), после чего они пошли купаться в море и перетонули все по очереди один за другим, практически обескровив национальную культуру. Сама же Марта сразу уехала на брега Невы, где тогда уже никто не сидел, и там узнала, что дом ее сплыл. Она заплакала и сделалась бездомной.

…Очень трудно придумывать героям биографии: во-первых, это едва ли не сразу наскучивает, а во-вторых, тут же и забывается, поскольку зачем же помнить всякие глупости? Каких-то по очереди усопших негритят…

Я ничего не сказал про паспорт – вот еще тоскливая тема (терпи, читатель!) Без паспорта никак: без него человек не то чтобы не чувствует себя человеком – он не чувствует себя данным человеком. У Марты, получается, не было паспорта, потому что… ну, скажем, потому что у нее никогда не возникало проблем насчет того, является ли она данным человеком. Она вообще не думала о том, является ли она данным человеком, ибо думать об этом – глупо.

Что же до окружающих, то Марте до них не было никакого дела – и считали ее данным человеком или нет, ее теоретически и практически не волновало. «Ich spucke darauf!» [8] – любила говаривать она по-немецки, когда ее по-русски спрашивали, является ли она данным человеком, и уходила от вопроса и от спрашивавшего вдаль. Или давала спрашивавшему множество денег, после чего всякий спрашивавший начинал хохотать от радости и благополучия и закрывал глаза на все… и так с закрытыми глазами уходил осуществлять свою бренную жизнь дальше, иногда попадая под стремительно идущий поезд и гибня, то есть погибая…

В общем, паспорта у Марты не было – и не было потребности в нем. Так что забудем про паспорт.

Когда Марта сделалась бездомной, она снова пришла на брега Невы, где однажды кто-то сидел и где теперь уже не сидел больше никто. Там она выбросила в Неву все оставшиеся деньги, чтобы чувствовать себя еще более бездомной и обделенной. К выброшенным ею деньгам сразу же подплыл прогулочный невский катер – и алчные люди с него не дали добру утонуть. А нищая Марта отправилась ходить по городу, где какой-то местный человек, одетый во что попало, принял ее за другую и пригласил на вечеринку в заведение под названием «Контора». Марту заинтересовала глупость названия – и она пошла с человеком.

Нет, а все-таки это милое дело – писать что-нибудь! Пишешь себе как сумасшедший, с одной стороны, а жизнь проходит как сумасшедшая – с другой стороны, причем совсем с другой стороны. До чего же все-таки замечательно, что на свете две стороны – одна для тебя, а другая – для Марты, для Редингота, для Деткин-Вклеткина… Для эскимоса Хухры-Мухры. Здорово, конечно, оказаться с ними по одну сторону баррикад, да не возьмут! А без приглашения, вроде, неловко. Итак…

Итак, дальше все известно – до того самого момента, как Деткин-Вклеткин в одних трусах вошел в конференц-зал, где никто его не заметил. Не заметила и Марта, потому что она стенографировала все видимое и невидимое и в силу этого не обращала внимания на входивших в одних трусах. Но стоило лишь входившим в одних трусах войти, ручка выпадала… – и выпала из ее рук сама собой. И налетело на нее прежнее ощущение «Кто-то Сидел На Брегах Невы».

– Всё, – сказала Марта Рединготу. – Я прекращаю стенографировать. – И она положила голову на руки, предварительно положив руки на стол.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился отзывчивый Редингот.

– Да, – честно призналась Марта и объяснила: – Кто-то сидел на брегах Невы.

Редингот понимающе кивнул и так дружески сжал Марте запястье, что даже при всем желании она не смогла бы стенографировать дальше. После этого Редингот взял в руку ручку, выпавшую из руки же, и сам принялся стенографировать все видимое и невидимое, изредка, однако, с тревогой поглядывая на Марту, которая, со всей очевидностью, мучилась невообразимой мукой. По телу ее туда и обратно проходила судорога, плечи тряслись, пальцы хрустели и ломались… в общем, кошмар. Надо было вызывать психиатра – и лучше по возможности тихо, чтобы не создавать беспокойства в зале. Стало быть, психиатра следовало вызывать извне.