Комплекс Ромео - Андрей Донцов Страница 22

– Чего ты с ним возишься, Земфира. Брось его. Испачкаешься.

– У нас в Питере лежачих на улице поднимают. Пьяный, не пьяный – по фиг. Этим наш город тоже от Москвы отличается, ясно? Мне моя бабушка говорила: через человека на улице не перешагивай. Это со времен блокады повелось.

Видимо, всех современных любительниц рок—музыки, что не очень симпатичные, сейчас Земфирами величают. Хотя мне моя спасительница богиней красоты показалась.

Видимо, у них такой своеобразный бойцовский клуб. Интерпретация знаменитого кинобестселлера Финчера по—русски. Ну, еще бы. Ведь не читать же Паланика и не разрабатывать более продуманных концепций бытия с точки зрения мироощущения и высвобождения духа.

– Давай сегодня вечером втроем кого—нибудь «примем», и будет у нас как бы «Бойцовский клуб».

– Круто!

– А давайте в белых рубашках и галстуках – типа как там, помнишь, он был в рубашке?

– Точно, круто.

Пошли и избили.

Правда, непонятно, зачем исчезла последняя мелочь из карманов. Скомканные десятки и голубая радость пятидесятирублевой бумажки.

Не прописан устав у ребят, не прописан.

Меня посадили на скамейку и даже вручили в руки ополовиненную пластиковую бутылку «Арсенального». То есть мало того, что Земфира, так еще и из Питера? Вот ведь совпадение какое. Вот ведь какая взаимовыручка в Москве у питерских земляков: из говна достанут, на лавку посадят – и еще паек дадут исходя из собственных представлений о питье и здоровой пище.

– А ты откуда из Питера? – спросил я у Земфиры.

– Купчино.

– А я с Просвета, с другой стороны. А вообще на Петроградке родился.

– Петроградка – это клево. Не то что здесь.

Друзьям Земфиры, видимо, уже не раз приходилось слушать подобные вздохи.

– Чем тебе здесь не нравится?

– Да ничем – потому и торчу здесь.

Из вежливости мне пришлось поиграть со своими спасителями в одну из игр. Тем более один из Панков—Спасителей – с красивым именем Ахиллес – уходил смотреть футбол, за что презрительно был обложен Земфирой и Шустом.

– Простите – сказал я, отхаркав всю кровь. – А почему Шуст? Фамилия Шустов? Но ведь не принято от фамилии – это же как—то по—школьному.

– Шуст – в честь Даньки Шуста из «Неуловимых мстителей», – сказал очаровательный немытый брюнет с булавками в бровях. – Понятно?

– Конечно, понятно… – Хотя ничего понятного со мной не происходило. Мстители так мстители. И фильм хороший, и миссия главных героев подходящая.

– А ты хорошо, видимо, от них отмахивался… – ухмыльнулся Шуст. – Там одного паренька оттаскивали в не очень хорошем расположении духа.

Была выбрана, к счастью, простая игра под названием «С добрым утром, страна!», названная так в честь какой—то неизвестной мне телепередачи.

Мы всю ночь пили пиво в детском городке, потом долго ковыляли по Ленинградке, заглядывая во дворы в поисках подходящей помойки.

Смысл игры был прост – идет человек мимо мусорных бачков, а из каждого вылезает голова и говорит: «Доброе утро!»

Поздравлять «с добрым утром» было заведено не более трех счастливых сограждан, пока первые двое не успели вызвать милицию.

Оба шли со стороны длинноволосого друга Земфиры, и я поздравлял уже третьим. Поздравлял, в лица особо не вглядываясь, – все—таки занятие не по статусу начинающей театральной звезды. Последний – третий – клиент шел с моей стороны.

– С добрым утром! – высунулся я из бака, смотря, как учили со сцены, поверх первого ряда, чтобы не встречаться взглядом со зрителями, как бы с эффектом четвертой стены.

– Доброе утро, Сашенька! – ответила мне четвертая стена знакомым голосом.

«Все—таки по башке меня менеджеры здорово шарахнули, не иначе…» – подумалось мне, прежде чем я увидел Михалыча с мусорным ведерком в руках.

Михалыч странно зажестикулировал и запшикал на пожелавших ему «доброго утра» из соседних бачков панков.

– Кыш… кыш… – закричал он на них.

– Валим, – приказала мне Земфира.

– Что они с тобой сделали… Сашенька… – Со стороны Михалыч мог быть похожим в своей суете скорее на маму, чем на любимого учителя.

– Кыш… кыш… а то сейчас вызываю милицию… и «скорую»…

Михалыч на самом деле дотащил меня до своей квартиры и вызвал «скорую». Он был уверен, что я нахожусь в состоянии контузии. Именно поэтому и «залез с ними в бак». Фраза «и залез с ними в бак» еще дважды звучала, когда он объяснял кому—то что—то по телефону.

– Сашу, моего студента из Ленинграда, сильно избили… «и он залез с ними в бак» в состоянии контузии…

Спорить я с ним не стал, потому как и впрямь был слегка контужен.

Хороший человек Михалыч. Большой и добрый.

Полежать неделю в больнице, да еще по ходатайству директора театра – в отдельной палате, было сущим раем.

Я лежал и вспоминал, когда последний раз спал на белых простынях.

Врачи что—то шептали друг другу, выходя из моей палаты, я разобрал «освободить место» и «ведь помутнение рассудка все—таки было».

Я скрыл от них правду о моем помутнении.

Ко мне дважды приходила милиция, и я давал показания как потерпевший. Вдобавок ко всему, как я потом узнал, в двух газетах появились небольшие заметки о том, что избит молодой актер такой—то из театра такого—то.

И ведь могла бы госпожа Корчагина, московская звезда, и прочитать обо мне в прессе и навестить по—дружески в больнице. Интересно, можно контузиться до такой степени, что променять фамилию Корчагина на фамилию Каблукова? Надеюсь все—таки, что нет.

Я рассуждал об этом, поглощая вареные яйца, которые мне пакетами приносила Луиза—Ниже—Пояса.

Это было то единственное блюдо, которое она вполне сносно готовила.

Постоянные жильцы, непосредственно приехавшие с Иржичехом, не вызывали чувства омерзения. Прежде всего – по причине нелюбопытства к моей внутренней жизни. Но вот поток гостей: земляков, братанов и приятелей…

Зачастую приходили и вовсе отмороженные экземпляры. Никогда не забуду визит только что «откинувшегося с зоны земляка». Который потом оказался из Твери родом и был нам вовсе не земляк. Собственно говоря, это и все, что мне до сих пор о нем известно.

Общаться с гостем было некому. Тот, кто его привез, куда—то умчался по неотложным делам, и гость напивался в одиночестве. Я как раз сидел с книгой на кухне, ибо во второй комнате кто—то активно делился с очередной постоялицей своими самыми заветными венерическими заболеваниями.

Он пил водку и запивал ее водой из—под крана. В паузах пытался общаться со мной. В лучшем случае я годился в роли слушателя. Даже приложив усилия, я не мог понять ахинеи, которую он нес.