Апология чукчей - Эдуард Лимонов Страница 23

Шинель

— Может, ты выйдешь чуть раньше, Эд, не у самых дверей? А то стыдно как-то, машина вся побитая… — сказал Андрей. Я нет, я вылез из ржавого зеленого «фольксвагена» именно у самых дверей отеля «Sacher». Я любил тогда эпатировать. Великан-швейцар, одетый в котелок и длинное толстое пальто, взял у меня из рук мою жидкую синюю спортивную сумку и понес ее, как пушинку, впереди меня.

Он был отлично вышколен, этот фриц. Он узнал мою шинель, он, несомненно, был уже юношей в 1955-м, когда такие шинели, наконец, ушли из Вены, но что ему было делать, я был гость, грязно-богатая американская «Whiteland Fondation» зарезервировала для меня номер.

Я приехал в этой шинелишке рядового с черными погонами стройбата и серебристыми буквами СА на них, конечно же, намеренно. Чтобы шушукались за спиной и чтобы ненавидели. Вызывающим поведением я мстил миру за годы безвестности.

Отель «Sacher» тонко пах паркетной ваксой, ненавязчиво так и уютно. Пять звезд, лучший отель города, окнами прямо на знаменитую венскую оперу «Штаатопер». Мне позднее сказали, что из отеля подземный ход вел прямо в гримерную артисток оперы. Чтобы австрийским донжуанам-аристократам было бы удобно в их любовных похождениях.

Пока я шел за великаном-швейцаром в мой зарезервированный номер, я отметил многочисленные портреты лошадей на стенах в золоченых рамах и обувь клиентов, выставленную в коридор для чистки. Этот старомодный обычай определял отель как благородностаромодный. Мне туфли и ботинки в коридоре понравились. Выставлю-ка и я свои ботинки на ночь, решил я. Пусть почистят.

Днем у нас было открытие, первое заседание «Интернациональных дней литературы». А проходили они, эти дни, ни больше, ни меньше… в королевском дворце в Хобурге. Туда я также явился в шинели и не сдал ее в гардероб, но поднялся в ней в зал заседаний и только там снял ее, чтобы повесить на спинку величественного стула. Включили свет, и от погон моей шинели в зал пролилось лунное сияние. Все присутствующие вынуждены были обращать волей-неволей на погоны и на меня внимание. Большинству собравшихся моя шинель не нравилась.

Литераторов приехало множество. Богатое американское «Whiteland Foundation» не скупилось. По прошествии уже четверти века я плохо помню коллег-писателей, все они были диссиденты из СССР и восточноевропейских стран. Помню разве что, что был Лев Копелев с женой, тот, который написал несколько книг об «ужасах» советской оккупации Германии. Дни литературы открыла рослая красотка — председатель «Whiteland Foundation» Анн Гетти. Очень рослая красотка была женой одного из сыновей нефтяного магната Пола Гетти. Красотка увлекалась литературой, она прикупила себе знаменитое издательство «Grove Press», а я был автором этого издательства.

Как водилось в те годы, писатели-диссиденты вступили в перепалку со мной. С их точки зрения, я был просоветский, а с моей точки зрения — они были бесталанные третьесортные литераторы. Копелев с женой возмутились моей шинелью, назвали мое прибытие в Австрию в этой шинели вызывающим, провокационным. Я сообщил им, что, если они не знают, эта шинель освободила Европу от гитлеризма.

В результате этой перепалки в перерыве меня окружили красивые дамы, одетые и разговаривающие таким образом, что я определил их как аристократок. Но они оказались, эти дамы, общим числом где-то шесть или семь дам, высшей аристократией! Достаточно сказать, что одна из них носила фамилию Гогенлое, а еще одна — Гогенцоллерн. А, каково! Я им понравился, видимо, моей наглостью, повадками «русски мужик» и оккупанта. «Диссиденты не понимают психологии недавно еще оккупированных народов и не понимают психологии оккупированных дам», — подумал я снисходительно.

К вечеру, когда стемнело, к Sacher-отелю подъехал на ржавом «фольксвагене» Андрей. В конце шестидесятых годов в Москве мы с ним были близкими друзьями, я жил у него на Малахитовой улице, он работал фельдшером и занимался живописью. Мать его была доктор, но особого рода, она работала в российских посольствах за границей. Мать русская, а отец Андрея, оказалось, еврей, поэтому он воспользовался волной еврейской эмиграции и уехал в Австрию в самом конце семидесятых с женой и ребенком и вот жил в Вене.

— Я покажу тебе настоящую забегаловку для простых немецких алкашей, — сказал Андрей.

— Вот-вот, именно, где разливают дешевый шнапс, — одобрил я. — И где из магнитолы хрипит «Лили Марлен». А то меня задолбали все эти Гогенцоллерны и Гогенлое.

— О, ты познакомился с Гогенцоллернами?

— Да.

— Ну и..?

— Обычные сдержанные напудренные селедки. Я бы лучше познакомился с большущей рыжей потной австриячкой. Там, куда мы едем, есть такие?

— Бывают, — сказал Андрей. Он уже развелся и жил один. — Я пригласил сегодня двух. Сказали, подойдут.

Мимо мелькали уже совсем незначительные здания. Вена — небольшая столица, меньше двух миллионов жителей. Андрей запарковался у какой-то старой двери. Мы вышли и вошли внутрь.

В помещении пахло мокро алкоголем. Оно было тесное, полутемное, и за столиками сидели действительно просто одетые в теплые пальто и куртки австрийцы. У некоторых были красноватые лица.

Мы прошли к бару. Бармен, лысый, в красной жилетке поверх белой рубахи, смотрел на мою шинель не отрываясь, с тревогой.

— Шнапсу, самого простого. Переведи.

Андрей прокурлыкал бармену на вполне сносном немецком, ну австрийском.

Бармен стоял за своей стойкой и молчал. Потом открыл рот и произнес короткую фразу. При этом он указывал на меня.

— Шинель? — спросил я.

— Ну да, — вздохнул Андрей. Он требует, чтобы ты снял шинель, иначе он нас не обслужит. Снимешь?

— Не буду, — сказал я. — Пошли в другой бар.

Не тут-то было. Вокруг нас уже стояли посетители, стекшиеся к бару от своих столиков. Некоторые сжимали в руках стаканы и пивные кружки. Они галдели, а один брезгливо схватил меня за рукав шинели.

— Что говорят? — спросил я.

Андрей грустно сообщил, что они называют нас проклятыми оккупантами и требуют, чтобы мы убирались.

— Скажи, что мы уберемся, — вздохнул я.

Он сказал, но они не расступились. Я подумал, что, падая, нужно будет ухватиться за голову руками. Потому что руки починить будет докторам легче, чем голову.

Тут из-за спин разгневанных австрийцев к нам пробрался маленький старичок. Один рукав его пальто был засунут в карман.

Старичок что-то сказал австрийцам, и они затихли. Потом он спросил о чем-то Андрея. Андрей ответил. Потом старичок обратился к австрийцам с короткой речью. После чего австрийцы, всё еще галдя, пошли к своим столикам. Затем старичок что-то сказал бармену. Тот кивнул и поставил на стойку три стакана.

— Что он им сказал?

— Он сказал, что потерял руку на Восточном фронте и что от его рук на Восточном фронте погибли как минимум трое русских солдат, так что мы квиты, хватит всего этого, можно выпить.