Монахини и солдаты - Айрис Мердок Страница 23

— Здравствуйте, Анна, — произнес Гай.

— Здравствуйте, Гай, — ответила она.

— Рад, что вы пришли.

— Я тоже рада.

Голос у него оказался неожиданно сильным, властным. Последовала пауза. Гай монотонно перекатывал голову из сторону в сторону, сжимая и разжимая пальцы. Анна подумала, что, наверное, его мучает боль.

— Не могли бы вы присесть? Поближе. Хочу рассмотреть вас.

Анна придвинула кресло к кровати и села. Улыбнулась Гаю.

Он как-то судорожно улыбнулся в ответ. Сказал:

— Я так рад, что вы у нас, за Гертруду рад. Вы останетесь до конца, и после тоже?

— Да, конечно.

— Думаю, она любит вас.

— Да. И я люблю ее.

Снова наступило молчание. Анна тихо дышала, безучастно молясь про себя и чувствуя, как ее усталый покой облачком поднимается над ней. Она была не в силах начать разговор, но, может, в этом нет необходимости, может, достаточно просто посидеть с ним.

— Почему вы ушли из монастыря? — спросил Гай.

Анна встрепенулась, так неожидан и точен был вопрос, словно электрический разряд.

— Изменился взгляд на религию. Оставаться там было бы равносильно лжи.

— Возможно, вам следовало повременить. В наши дни христианские догматы меняются так быстро. Когда бы прибыли сменившиеся части. Вы услышали бы звук волынок. [49]

— Ни один богослов не смог бы спасти меня!

— Потеряли веру?..

— Не совсем точное выражение. Думаю, люди вовсе не так часто теряют веру. Я хочу создать новый вид веры, лично для себя, а это возможно лишь будучи в миру.

— В монастыре вы должны были говорить то, во что не верили, даже если ничего не говорили?

— Да.

— Вы по-прежнему верите в личного Бога?

— Не в личного Бога.

— Тогда в некий таинственный мировой дух? Кто бы ты ни был, великий бог… [50]

— Нет, ничего похожего. Это трудно объяснить. Наверно, я больше не могу пользоваться словом «Бог».

— Я всегда ненавидел Бога, — сказал Гай.

— Вы имеете в виду Бога Отца?

— Да.

— Вы когда-нибудь исповедовали иудаизм? Но конечно, ваша семья была христианской.

— Едва ли. Мы знали о еврейских праздниках. И была какая-то ностальгия. Это было странно. Я знал, что такое благочестие.

— Разве это не религия?

— Что вы имеете в виду под верой лично для себя?

— Я считаю, что всякая вера личная. Я просто имею в виду… у этого не было ни названий, ни доктрин, я никогда не пыталась это описать, но оно существовало, и я это знала. У меня такое чувство, будто я онемела.

— Я часто чувствовал то же, — сказал Гай, — но это была иллюзия. Что вы намерены делать?

— Не знаю, пойду в социальные работники, еще не задумывалась над этим.

— А Иисус, как насчет него?

— То есть?

— Будет ли он частью вашей новой веры?

— Да, — сказала Анна. — Думаю… думаю, будет…

— Мой дядя, Давид Шульц, как-то сказал мне, что если при конце света окажется, что Иисус был Мессией, тогда он примет его. Интересно поразмыслить над альтернативной ситуацией.

— Кто-то из вашей семьи был иудаистом?

— Он был дядей жены. Но да. Об этом надо спросить Веронику Маунт, она у нас эксперт по генеалогии. Я всегда ненавидел и Иисуса.

— Как вы могли? Я могу еще представить ненависть к Богу, но не к Иисусу.

— Я имею в виду символ, не человека. Человека должно жалеть. Иудаизм — трезвая религия: зубрежка, молитвы, никаких эксцессов. Христианство же столь смиренно, сентиментально, оно отрицает смерть. Оно превращает смерть в страдания, а страдание всегда так интересно. Вот сейчас боль, а потом, алле-оп! — вечная жизнь. Вот чего все мы хотим: чтобы наше несчастье окупилось, чтобы мы получили что-нибудь взамен, что-то, чем полностью утешимся. Но это ложь. Есть полный и бесповоротный конец, один такой должен вскоре наступить в этом доме. Люди уходят навечно. Страданию свойственна изменчивая нереальность человеческого сознания. Желание страдания, возможно, привело вас в монастырь, и, возможно, оно же вывело вас оттуда. Смерть реальна. Но Христос на самом деле не умирает. А это несправедливо.

— Справедливо или нет, но это так.

— Но для вас не так.

— Нет. — Анне хотелось понять Гая, хотя его превратные суждения причиняли ей боль. — Думаю… мы хотим претерпеть страдания за свои грехи… но не умирать.

— Да. Да. Хотим… своими страданиями… заслужить… прощение за все.

— И это кажется вам смирением?

— Да.

Они снова замолчали. Анна подумала: «Этому человеку я могу сказать все».

— Вы, мне представляется, не верите в противоречащую вере идею жизни после смерти? — спросил Гай.

— Не верю. Согласна, это противоречит вере. Я имею в виду… что бы это ни было… это происходит здесь и сейчас, — ответила она и подумала: «В монастыре я такого сказать не могла».

— Хотел бы я верить в загробную жизнь, — сказал Гай. Он отвернулся от нее и теребил волосы беспокойной рукой, выставив свой горбоносый профиль. Неожиданно он сверкнул на нее глазами. — Разумеется, не по какой-то там вульгарной причине. Не просто для того, чтобы меня освободили от того, чему предстоит совершиться в ближайшие несколько недель. Но… я всегда чувствовал в себе желание…

— Какое?

— Мне бы хотелось предстать перед Божьим судом.

Анна задумалась.

— Где же тут логика? Похоже, что вы не очень-то любите христианство.

— Прекрасно вас понимаю, — сказал Гай. Разговаривать с ней было одно удовольствие. Он мило улыбнулся, отчего его напряженное лицо смягчилось. — Это романтическая, садомазохистская, фантастическая идея, а не то, что кажется… правда…

— По-вашему, Божий суд — это оценка, чистый подсчет или кара?

— О, и то и другое. На мой взгляд, человек жаждет того и другого. Заглянуть через плечо ангелу, ведущему протокол. И узнать итог. Это что-то докажет.