Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон Страница 23

Грустно, ну и что с того? Да и вообще вся эта вымученная ерунда про будущее профессионального футбола яйца выеденного не стоит. Если завтра вторгнутся красные китайцы и вообще запретят матчи, через пару месяцев никто по ним плакать не станет. Даже сейчас большинство матчей настолько скучны, что трудно понять, как их и по телику-то можно смотреть, разве что деньги зрители поставили на распределение очков, а не на конечный счет.

Профессиональный футбол в Америке повесил нос. Десять лет назад он был ах каким модным, эдаким тайным пороком каждого американца. Помню, как пошел на свой первый матч «49-х» в 1965-м с пятнадцатью банками пива в пластмассовом холодильнике и трубкой «Др. Грабоу», набитой плохим гашем. «49-е» тогда еще играли на стадионе Сезар, старой серой громадине на западном конце Нейт-стрит в парке Золотые ворота. Свободные места были всегда, но тридцать или около того завсегдатаев были запойными пьяницами, и по крайней мере десять тысяч из них ходили на стадион по одной лишь причине – ввязаться в серьезную драку. К перерыву между таймами стадион превращался в пьяный бедлам, и те, кому больше некуда было податься, могли спрятаться под скамейками и пытаться пробраться в длинное корыто «Мужской уборной» через дверь «Выход». Там их неизменно поджидали с кулаками несколько злобных пьянчуг. И, невзирая на счет, под конец третьего тайма любого матча вспыхивали две-три гигантские потасовки, и полиции приходилось разгонять целые секции большой трибуны.

Но все изменилось, когда «49-е» перебрались на Кэнделстик-парк. Цены на билеты выросли вдвое, а места заняли совершенно другие люди. Именно их я видел в прошлом сезоне на всех четырех матчах, на которые ходил в оклендский «Колизей»: сборище нервных врачей, адвокатов и банковских служащих среднего достатка, которые весь матч просидели как мыши, – даже когда какой-то накачавшийся кислотой придурок начал лить пиво за вороты их серых ветровок. Под конец сезона, когда «Рейдере» каждую неделю сражались за место в полуфинале, кое-кто из футболистов так разозлился на ступор своих псевдоболельщиков, что начал требовать от публики кричать «ура» и шуметь.

Скажете, глупая шутка? Но ведь с этим приходится жить. Лично я чертовски надеюсь, что меня никогда больше не занесет на футбольный стадион. Даже на бесплатное место с дармовой выпивкой в ложе для прессы.

С футболом как национальным видом спорта покончено, и я виню в этом Винса Ломбарди. Его поход в «Грин-Бэй Пэкерс» в 60-х был столь успешен, что совершенно перевернул игру. Ломбарди даже не задумывался о победе, он требовал: «не проиграй». И это сработало, а поскольку это приносило плоды, стиль Ломбарди переняла вся остальная НФЛ: избегай ошибок, не облажайся, держись и не рискуй, ведь рано или поздно противник допустит ошибку, а тогда начнешь его мочить и, если хорошо отыграешь защиту, в каждом тайме по меньшей мере три раза попадешь за его тридцатиярдовую линию, а как только окажешься за ней, обязательно получи хотя бы три очка…

Замечательно. Кто может поспорить с такой стратегией матча? И следует помнить, что Ричард Никсон многие воскресенья в долгие и одинокие осенние вечера с 1962 по 1968 год часами разгуливал вдоль поля с Винсом Ломбарди на матчах «Грин-Бей Пэкерс».

Никсон по-прежнему говорит о Ломбарди так, словно тот вот-вот выскочит из-под какого-нибудь камня на газоне Белого дома. И Дон Шьюла, невзирая на явное отвращение к Никсону, перенял стиль футбола Ломбарди так эффективно, что «Дельфины» теперь одна из самых скучных команд в истории профессионального футбола.

Но остальные скучны не меньше. Если вам нужны доказательства, включите на уик-энд телевизор, когда по трем разным каналам показывают футбол, хоккей и баскетбол. С точки зрения чистого действа НФЛ – просто паточная ферма в сравнении с утонченными вывертами, когда тебя затягивает игра команды вроде «Монреаль Канадиенс» или «Бостон Селтикс».

Среди немногих отчетливых воспоминаний, какие остались у меня с той нудной недели в Хьюстоне, – приз, который отойдет команде-победителю в Большом воскресном матче. Вполне уместно он был назван в честь Винса Ломбарди: «Приз Ломбарди», и был это толстый серебряный кулак, вырастающий из глыбы черного гранита.

Изящества и стиля у приза было, как у плавучей льдины из Северной Атлантики. На боку основания имелась серебряная табличка с каким-то текстом про Винса Ломбарди и суперкубок. Но самое интересное в нем – слово, высеченное безо всякой очевидной или хотя бы эстетической причины, на верху черного гранитного основания:

«ДИСЦИПЛИНА».

Ну что тут скажешь?

Подозреваю, «Дельфины» 73-го будут для профессионального футбола все равно что «Янки» 64-го для бейсбола – последним цветком эры, чье время пришло и ушло. В длинной и неуклюжей, с пудовыми кулаками тени Винса Ломбарди мы будем жить еще многие, многие годы. Дух импровизации ушел.

Закончим ахинею на этом?

Почему бы и нет? Дальше пусть пишут спортивные комментаторы. А если сделается слишком уж не по себе, в запасе всегда остается забитый герычем номер семидолларового мотеля у волнореза в Галвестоне.

Rolling Stone, № 128, 15 февраля, 1973

Серый день в Бостоне. Кучи грязного снега вокруг аэропорта. Борт из Денвера прилетел точно по расписанию – перелет был короткий, всего на один коктейль, – а Жан-Клод Килли не явился меня встречать.

Но у выхода ошивался Билл Кардосо, блестел глазами через элегантные очки без оправы, всю дорогу до бара отпускал шуточки, мол, мне светит арест за наркотики. Жилеты-дубленки нынче в Бостоне не в моде.

– Но зато какие туфли! – сказал я, подчеркнуто опуская взгляд вниз.

Он хмыкнул.

– Мне видна только чертова цепочка. Если меня с тобой увидят, моя карьера под угрозой. У тебя в сумке что-нибудь нелегальное есть?

– Ничегошеньки. Нельзя летать самолетами с жетоном легиона «Кондор», если ты не абсолютно чист. Я даже не вооружен. Поэтому мне не по себе, а еще хочется выпить.

Я снял черные очки, чтобы поискать бар, но свет был слишком резким.

– А как же Килли? – спросил Билл. – Я думал, тебе полагалось с ним встретиться.

– Мне он сегодня не по зубам. Я десять дней гонялся за этим репортажем по всей стране: Чикаго, Денвер, Аспен, Солт-Лейк-сити, Сан-Вэлли, Балтимор. Сегодня Бостон, а завтра Нью-Гэмпшир. Сегодня вечером мне положено ехать с ними на автобусе компании «Хид Ски», но я не в силах. Не перенесу наемных придурков с подпирающими ребра записнушками. Давай выпьем, а потом я отверчусь от поездки.

Это казалось единственно разумным. Поэтому мы, объехав аэропорт, вошли в отель, где портье сказал, что парни «Хид Ски» собираются в номере 247. Так оно и было: человек тридцать столпились вокруг стола с пивом и хот-догами – совсем как на коктейльном приеме местной Ассоциации благодушных участковых. Присутствовали основные дилеры «Хид Ски» – предположительно со всей Новой Англии. И в самой их гуще, с видом усталым и мучительно неловким, – да, я едва глазам своим поверил, – но вот он: Жан-Клод Килли, величайший лыжник мира, в двадцать шесть лет ушедший на покой с олимпийским золотом, пригоршней золотых контрактов, личным менеджером и статусом знаменитости на трех континентах…