Дороже самой жизни - Элис Манро Страница 23

Но я все видела и рассказала.

Поднялся шум (впрочем, на скандал он не тянул).

— Ты же знаешь, что он мгновенно отберет детей, — говорила мать. — Ни в коем случае, никогда больше.

— Больше никогда, — добродушно согласился Нил. — А то, что он им дает «Криспис» и прочую ядовитую дрянь, это ничего?

Поначалу мы совсем не виделись с отцом. Потом, после Рождества, установился график субботних встреч. После каждой встречи мать спрашивала, хорошо ли мы провели время. Я всегда говорила «да», и не кривила душой, — я думала, что, если меня сводили в кино, или посмотреть на озеро Гурон, или поесть в ресторане, это значит, что я хорошо провела время. Каро тоже говорила «да», но ее тон намекал, что мать сует нос не в свое дело. Потом, зимой, отец поехал в отпуск на Кубу (мать говорила об этом с некоторым удивлением и даже одобрением) и вернулся оттуда с каким-то упорным гриппом, так что визиты прекратились сами собой. Они должны были возобновиться весной, но пока не возобновились.

Когда передача кончилась, нас с Каро выгнали на улицу — «побегать», как сказала мать, и подышать свежим воздухом. Собаку мы тоже взяли.

Выйдя наружу, мы первым делом ослабили шарфы, намотанные на нас матерью, и выпустили концы наружу. (Мы тогда, вероятно, не связывали одно с другим, но чем дальше заходила беременность, тем больше мать вела себя «как положено матери» — во всяком случае, в том, что касалось ненужных нам шарфов или регулярного питания. Она больше не агитировала за возврат к дикой природе, как прошлой осенью.) Каро спросила, чем я хочу заняться, и я сказала, что не знаю. С ее стороны это была формальность, с моей — чистая правда. Мы пустили Блитци вперед и пошли за ней, а она решила обследовать карьер. Ветер хлестал воду, взбивая на ней маленькие волны, и скоро нам стало холодно и мы снова замотались шарфами.

Не знаю, сколько времени мы просто бродили у воды, зная, что из трейлера нас не видно. Через некоторое время я осознала, что мне дают указания.

Я должна была вернуться в трейлер и что-то сказать Нилу и матери.

Сказать, что собака упала в воду.

Что собака упала в воду и Каро боится, что собака утонет.

Блитци. Утопнет.

Утонет.

Но Блитци же не упала в воду.

Но может упасть. И тогда Каро может прыгнуть в воду, чтобы спасти ее.

Мне помнится, что я возражала — «но ты не… но она не… может упасть, но ведь не упала же»… Еще я помнила слова Нила о том, что собаки умеют плавать.

Каро велела мне идти и делать что сказано.

Но зачем?

Может быть, я произнесла это вслух. А может быть, только стояла, не повинуясь приказу сестры и ища очередное возражение.

Мысленным взором я вижу, как сестра хватает Блитци и швыряет, а Блитци цепляется за ее пальто, но тщетно. Потом она пятится, Каро пятится для разбега и несется к воде. Бежит, подскакивая, и вдруг бросается в воду. Но я совсем не помню всплесков — ведь обе они ударились о воду, и я должна была услышать всплеск. Но я не помню никакого всплеска, ни маленького, ни большого. Может быть, в это время я уже бежала к трейлеру. Наверно, так.

Когда мне это снится, во сне я всегда бегу. Но во сне — не к трейлеру, а в другую сторону, к карьеру. Я вижу, как бултыхается Блитци и как плывет к ней Каро, сильными гребками, чтобы ее спасти. Я вижу пальто в светло-коричневую клетку, шарф из шотландки, победный взгляд и рыжеватые волосы с потемневшими от воды концами. Мне остается только смотреть и радоваться — ведь от меня в итоге ничего не потребовалось.

На самом деле я побежала к трейлеру — вверх по небольшому склону. И, добежав, села. Словно на ступеньку крыльца или на скамейку у дома, хотя у трейлера не было ни крыльца, ни скамейки. Села и стала ждать, что будет дальше.

Это я точно знаю, потому что это факт. Впрочем, я не знаю, в чем состоял мой план или о чем я думала. Может быть, я ждала начала следующего акта в драме Каро. Или в драме Блитци.

Не знаю, сколько я там сидела — пять минут? Больше? Меньше? Было не очень холодно.

Одно время я ходила с этим к психотерапевту, и она — это была женщина — убедила меня, что я подергала дверь трейлера и та оказалась закрытой. Потому что моя мать и Нил занимались любовью и заперлись, чтобы им никто не мешал. Если бы я начала колотить в дверь, они бы рассердились. Психотерапевт была очень довольна, что привела меня к такому выводу. Меня он удовлетворил, но ненадолго. Теперь я уже не думаю, что это правда. Мать с Нилом не стали бы запираться — однажды они не заперлись, Каро вошла и увидела их, и они очень смеялись над тем, какое у нее стало лицо.

Может быть, я помнила слова Нила о том, что собаки не тонут, а это значило, что Каро незачем было бросаться в воду и спасать Блитци. Поэтому она не смогла бы довести собственный замысел до конца. У нее все время были какие-нибудь замыслы.

Думала ли я, что она умеет плавать? В девять лет многие дети умеют. И действительно, оказалось, что в предыдущее лето ей дали один урок плавания, но потом уроки прекратились, потому что мы переехали в трейлер. Наверно, она думала, что этого хватит. А я, возможно, и в самом деле верила в ее всемогущество.

Психотерапевт не наводила меня на мысль, что мне, может быть, до тошноты надоело выполнять приказы сестры, но меня эта мысль посещала. Впрочем, она не казалась мне правильной. Будь я постарше — другое дело. В то время сестра еще заполняла весь мой мир, и я не предполагала, что может быть иначе.

Сколько я там сидела? Скорее всего, недолго. Вполне возможно, что я постучала в дверь. Чуть погодя. Через минуту-другую. Во всяком случае, в какой-то момент из двери выглянула мать — без всякой причины. Может, у нее было предчувствие.

Следующий кадр: я внутри. Мать кричит на Нила, хочет, чтобы он понял что-то важное. Он встает на ноги, стоит, обращается к ней, трогает ее — так мягко, нежно, утешительно. Но это вовсе не то, что сейчас нужно матери, и она вырывается у него из рук и вылетает в дверь. Он качает головой и смотрит на свои босые ноги. Беспомощные, голые большие пальцы больших ног.

Кажется, он что-то говорит мне с певучей печалью в голосе. Странно.

После этого я уже не помню никаких подробностей.

Мать не бросилась в воду. Преждевременных родов от потрясения у нее тоже не случилось. Мой брат Брент родился полностью доношенным, через неделю или даже десять дней после похорон. Где находилась мать в ожидании родов, я не знаю. Может быть, ее держали в больнице под действием успокоительных, принимая во внимание обстоятельства.

День похорон я помню очень хорошо. Милая, приятная женщина по имени Джози, которую я до тех пор не знала, повела меня в поход. Мы поиграли на детской площадке с качелями и чем-то вроде кукольного домика, но большого, в котором поместилась и я. Потом мы пообедали — на обед было все мое любимое, но не очень большими порциями, чтобы меня не стошнило. Позже я близко познакомилась с Джози. Мой отец подружился с ней на Кубе, и после того, как родители развелись, она стала моей мачехой, второй женой отца.