Секрет каллиграфа - Рафик Шами Страница 23

Однажды, оставшись дома одна, Нура решилась встретиться с ним у ворот. Она взяла с собой две луковицы и положила их в бумажный пакет. В случае внезапного появления родителей юноша должен был взять лук, за которым якобы пришел, поблагодарить хозяйку и уйти. В темном коридоре, соединяющем ворота с внутренним двором, каждый шаг отдавался эхом. Нура дрожала от возбуждения, когда впервые почувствовала его поцелуй на своих губах. Мурад оказался опытным любовником. Он ласкал Нуре грудь, уверяя при этом, что не собирается заниматься с ней ничем непристойным.

— Это нельзя делать до свадьбы, — объяснил он.

Нура рассмеялась.

В следующий раз он расстегнул ей платье и потрогал губами соски. Нура дрожала и едва держалась на ногах.

— Не бойся, это безопасно… — только и шептал Мурад.

Как-то он спросил, любит ли она его и согласна ли ждать, пока он закончит учиться на парикмахера. Если да, то потом они поженятся и откроют в этом квартале салон. «Суперсовременный», — так сказал Мурад.

Нуру удивил его вопрос. Она ответила, что согласна не только ждать, но и умереть за него.

— Что за египетская сентиментальщина! — рассмеялся Мурад. — Лучше оставайся жить и дай от ворот поворот следующему жениху. Такие красавицы в девках не засиживаются.

Чем могла она доказать ему свою любовь? Нура сказала, что готова прийти к нему ночью, пренебрегая всеми правилами приличия.

Но Мурад не поверил ей.

— Ты просто хвастаешь, — сказал он.

Его слова больно ранили Нуру.

— Сегодня, лишь только часы на церковной башне пробьют полночь, я буду на крыше твоего дома, — сказала она.

Мурад ответил, что она сошла с ума. Но если она действительно придет, он займется с ней любовью на плоской крыше.

— Я не сошла с ума, — возразила Нура. — Я люблю тебя.

Перешагнуть с крыши на крышу было совсем не сложно, домá разделял лишь узкий проход. Ночь выдалась довольно холодная, но внутри Нуры все горело.

Мурада на месте не оказалось. Нура отказывалась это понимать. Ведь ему было достаточно просто подняться по лестнице из своей спальни на первом этаже. Девушка стояла у выкрашенной темной краской бочки, где днем под палящими лучами солнца грелась вода. Она присела на корточки, прижавшись к ней всем телом, и ждала.

Мурад не шел. Время тянулось медленно. Каждые четверть часа, провожаемые ударом колокола на часовой башне, казались ей вечностью. Лишь когда пробило два, Нура встала. Колени ее болели, руки окоченели. Та мартовская ночь была ветреной. В окне спальни мелькнула тень Мурада. Он махнул рукой, и сердце Нуры затрепетало. Не сразу поняла она, что он велит ей уйти. Беспросветная, давящая темнота вмиг сгустилась вокруг девушки. Босые ноги стали тяжелее свинца. Нура побежала к своему дому и вдруг оказалась на краю бездонной пропасти, разделявшей обе крыши. Где-то далеко внизу, в бесконечной глубине двора слабо мерцала лампа.

Она собиралась прыгнуть, но остановилась, парализованная страхом.

Нуру нашли на следующее утро и принесли домой. Мать беспрерывно причитала:

— Что подумают о нас люди? Что о нас подумают?

— Прекрати ныть! — оборвал ее отец. — Что здесь думать, если девушка в лихорадке ночью вышла на улицу?

— Как бы там ни было, — продолжала мать, — твоя дочь нуждается в опеке сильного мужчины, и как можно скорее.

Отец возразил, что для этого Нура слишком молода. Но когда мать напомнила ему, что Нуре уже семнадцать, а в таком возрасте девушку никак нельзя считать слишком юной для брака, он согласился.

Через две недели Нура снова увидела Мурада. Когда он, улыбаясь, спросил ее, нельзя ли занять у них пару луковиц, девушка в сердцах плюнула в его сторону.

— Ты сумасшедшая, — испуганно прошептал Мурад. — Чокнутая!

И много лет спустя помнил Салман то утро во всех подробностях. Незадолго до Пасхи Беньямин принес ему, как всегда, две фалафели и в первый раз сигарет. Вместе с Пилотом они отправились к реке, где Беньямин закурил. Сделав пару глубоких затяжек, он прокашлялся, сплюнул и передал сигарету Салману. Тот втянул в себя дым, после чего его охватил такой сильный приступ кашля, что казалось, глаза вот-вот выкатятся из орбит. Салмана тошнило. Пилот сочувственно смотрел на хозяина и вилял хвостом.

— Это не для меня, — сказал Салман, возвращая Беньямину сигарету. — Слишком пахнет отцом.

— Как же ты собираешься стать мужчиной? — удивился Беньямин.

— Не знаю, но курить в любом случае не буду, — ответил Салман, продолжая кашлять.

Он поднял с земли маленькую веточку и бросил ее в реку, чтобы отвлечь внимание Пилота от своих страданий.

Беньямин пребывал в тот день в скверном настроении, так как недавно узнал, что его детство почти закончилось: в ближайшее время ему предстояло жениться на своей кузине. Сам он ненавидел эту девчонку. Однако она была богатой наследницей, а отцу не терпелось рассчитаться со всеми своими кредиторами.

Но Салман понятия не имел, почему его приятель так раздражен, что принуждает его курить, да еще и издевается над ним.

— Терпеть не могу таких пердунов! — бурчал Беньямин. — На прошлой неделе ты отказался дрочить со мной наперегонки, а теперь не хочешь курить. Трус ты вонючий!

У Салмана от этих слов комок к горлу подступил. Он чувствовал, что теряет своего единственного друга.

В этот момент раздался неистовый лай Пилота.

Каждую весну на этой реке было половодье, и она из невзрачного ручейка превращалась в бурлящий поток, уносящий целые деревья и остатки разрушенных хижин. Даже размывала мост возле огромного абрикосового сада, принадлежавшего семье Аббани.

Салман побежал на берег и увидел Пилота, отчаянно борющегося с волнами. В пасти он держал человеческую руку, и Салман понял, что это утопленник. Пилот плыл под углом к направлению течения, только так и можно было пересечь бурный поток. Тем не менее он все больше удалялся от берега. Крикнув Беньямина, Салман побежал туда, куда относило собаку и человека. У разрушенного моста Пилот вытащил свою ношу на берег. Когда подоспел Салман, пес уже стоял на мелководье и вилял хвостом. Маленький, худой человек, по-видимому крестьянин, лежал на спине. Похоже, он разбил голову.

— Помоги мне! — закричал Беньямину Салман.

Однако тот не приближался, предпочитая наблюдать за происходящим со стороны.

— Пойдем, — сказал Беньямин. — Он все равно мертв, а у нас будут неприятности.

Кровь бросилась Салману в лицо.

— Помоги мне, придурок! — возмутился он. — Он еще жив!

Пилот прыгал вокруг и лаял, словно тоже призывал Беньямина. Однако тот уже исчез в зарослях плакучей ивы, чьи ветки, подобно занавесу, склонялись к самой воде.