Домино - Иселин К. Херманн Страница 23

Опять. Ты меня считаешь дурочкой?

Я этого не говорил, я просто удивляюсь, что Виолетт была так уверена.

Да, но он действительно был на тебя похож. Никаких сомнений. Но я записала номер машины и проверила, что она принадлежит Жакинту Флёри, проживающему на улице Фобур Сент-Оноре.

Понятно. Поздравляю!

С чем?

С жакетом, конечно.

Кстати, звонили из клиники.

Зефир столбенеет. Наверное, что-то с моим увольнением.

Она была недостаточно профессиональна, та, что звонила. Спрашивала Эрика Токе. Я сказала, что ты позвонишь завтра.

Вот сейчас как раз та ситуация, когда нельзя спрашивать дальше. Нужно заговорить о чем-то другом. Поддерживать нейтралитет не только удел Швейцарии. Токе. От фамилии он не убежит. Он, правда, никогда и не пытался. Но как мадам Клавель его нашла? В телефонной книге три колонки с Токе, и он числится как Зефир Э. вместе с Манон. Тогда, когда он устроился на работу в Артман, он жил на улице Лалье и никогда не менял своего адреса в личном деле. Ну ладно. Не хочу сейчас об этом думать. Подожду до завтра.

Мы ужинаем дома? — спрашивает он из кухни.

Так как Манон не отвечает, он ставит на поднос сыр, рулет, виноград, вино и воду. Второй раз за день он сервирует поднос.

Как же много в Париже унылых мамочек с худыми ногами и прилизанными волосами. Коротко стриженые суетливые женщины, которые носят плод своего брака в бархатном мешке на животе; женщины, которые лишь пару лет назад были цветущими девушками. Роз не такая. Во-первых, она никогда не носила Лулу спереди — ведь для того, чтобы положить туда ребенка, нужна помощь. Во-вторых, ее волосы не короткие и не прилизанные, да и ноги вполне нормальные. Она не суетливая и без какого бы ни было налета буржуазности. У Роз ямочки на коленках, густые светлые волосы. И она по своей природе оптимистична. У нее все в порядке с интимной жизнью, а это способствует хорошему настроению. Она вообще довольно веселая. Но это не заслуга Токе. Когда она с ним, она часто расстроена. Но Роз может заставить смеяться целую компанию. Немногие женщины могут этим похвастаться. Кроме того, она хорошо себя чувствует и в собственном обществе, и в обществе Лулу.

На ней платье в горошек. Она стоит у стола, который функционирует и как обеденный, и как пеленальный, и как стол для глажки, и как стол для занятий любовью. Сейчас нужно поменять Лулу подгузник.

Ну что, Уллу-Лулу, ты не хочешь переехать с мамой и папой за город?

Что скажешь, скверная девчонка? Ты думаешь, он тряпка?

Как некрасиво. Ты считаешь, мне лучше найти другого?

Нет, Лулу, мне хорошо с папой.

Он должен был уйти от своей жены еще когда ты лежала у меня в животике? Это ты хочешь сказать?

Да, ты права. Подожди секундочку, дорогая, какая же ты умненькая! Ты утверждаешь, что ни на грош ему не веришь? Своему собственному отцу!

Роз одевает дочь в пижамку. Так нельзя говорить, скверная, скверная девчонка. Есть вещи, которые тебя не касаются. Она щекочет ей животик. Лулу улыбается маме своим беззубым ротиком.

Роз никогда не читает, когда кормит грудью, и не смотрит телевизор, потому что она прочла в одной книге, что во время кормления очень важен контакт с ребенком. Но когда Лулу спит, она дочитывает «Дилемму адвоката Кверри», где главный герой — красивый, справедливый адвокат — колеблется между двумя женщинами. Роз всегда думала, что любовница победит. Так, по крайней мере, написан рассказ, но когда госпожа Кверри внезапно показывает себя с новой и неожиданной стороны, он сообщает своей любовнице в кафе, что уходит от нее, когда та щекочет ему ухо. Брак в итоге только укрепляется. Дурацкая история. Роз разочарованно выбрасывает журнал в помойное ведро. Джеймс Уайт обычно хорошо пишет. Она отлично сознает, что не защищена, и сама не понимает, почему разрешает Токе так много. Может, Лулу права?

В неком городе родилось определенное число детей. Определенное число людей влюбилось, один мужчина выиграл тысячу евро, к кому-то пришел нежданный гость, один бомж умер возле Северного вокзала. Товар перешел к новому хозяину, а тонны мусора были вывезены из города. Письмо об увольнении отправлено, волосы пострижены, молитвы прочитаны на разных языках, поцелуи и обещания (может быть, и фальшивые) розданы, спор выигран на ложных основаниях. Официанты привычно флиртуют. Проститутка в баре. Это ее работа. Школьники едут на учебу… это их работа. Кришнаит, татуировщик, дальнобойщик. Все они делают свою работу. Женщина спотыкается и падает, рука помощи, спасибо. Мужчина в плаще просто такой, даже когда он не на работе. Кто-то на костылях, это его судьба… временно или навсегда. Слесаря по ремонту замков вызвали в общественный туалет. Это его работа. Молодую женщину увезли с простыней на лице. Иглы выброшены. Это работа других людей. Такова жизнь вокруг большого вокзала. Возможно, взрослые мужчины, которые когда-то играли в железную дорогу и кричали «ту-ту», когда поезд проезжал под горным туннелем, находят в движении поездов романтику. Но жизнь вокруг вокзала жестокая. И не только потому, что громкоговорители металлические, и не только потому что поезд тронется вне зависимости от того, как рыдает девушка, оставшаяся на перроне. Жестокая, потому что вокзал — это временное, временное в стали и железе. Суета.

Проводы. Как разорванные связки. В реальности (а движение поездов не что иное, как реальность) вокзалы — лишь место отправлений и прибытий, и в этом смысле плохое место, так как эти вещи отменяют друг друга. Северный вокзал — место небытия. И, как станция небытия, она привлекает недосуществ, у которых нет пристанища. Люди едут. Прочь. От себя самих. Неслучайно за Северным вокзалом находится травмпункт. Неслучайно здесь ужесточен контроль наркополиции. Неслучайно беспокойные души ищут пристанища именно здесь. Здесь находятся секс-мотели, стриптиз-клубы и кинотеатры, в которых показывают порнофильмы. Здесь можно встретить арабов в джеллабе и в стоптанных ботинках, арабов, которые никогда не ели steak-au-poivre, [9]пакистанцев, которые покупают продукты исключительно там, где хозяин говорит на урду или панджаби. Район вокруг вокзала для неассимилировавшихся. Здесь начинается путешествие. Но оно никогда не заканчивается. И довольно естественно, что в этом районе Арег Альвазян — ювелир армянского происхождения — и его кавказская жена нашли квартиру. Когда они въезжали, Дюнкерк была улицей иммигрантов, но дом 44 отличался красотой и фешенебельностью. Почти закономерно, что улицы такого рода незаметно претерпевают изменения, превращаясь из гетто иммигрантов в район буржуазии и богемы. Манон больше не стыдится того, что здесь живет.

Равнина. Она смотрит на открывающийся перед ней пейзаж. Необычный, иссохший, холмистый. Земля — цвета охры, темно-коричневая и красная. Кое-где белесая трава. Изогнутые и тонкие деревья, вдоволь не насытившиеся. Она увидела их, не уделив им особого внимания. В этом, наверное, суть камуфляжа. Они ползут по земле. Их становится больше. Чего они хотят? Такое ощущение, что у них есть какое-то дело, какое-то задание, как будто они что-то организуют. Но то плоскогорье, на котором она стоит, слишком высоко поднято над равниной, поэтому она не видит, что они делают. Безветрие. Внезапно она понимает, что вокруг нет никаких звуков. Ни щебетания птиц, ни колышущегося на ветру листочка. Ветра нет. Солнце жжет кожу. Они отступают, очевидно, сделав свое дело. Вот оно. Начинается. В углу. Маленькое пламя лижет пучок травы, обнимает иссохшее дерево. И равнина полыхает огнем. Огонь оранжевый. Яркий — в отличие от того, что он поглощает. Равнина — ревущее море пламени. И вот кто-то пытается залить это пламя водой. Она не видит, кто это делает, видит только маленькие ведра, маленькие кувшины, тонкие струи и капли. Во сне она знает, насколько легче разжечь огонь, чем погасить его.