Свадьба - Николай Куценко Страница 23

Каннушкина встала на ноги. Вода доходила ей до пояса. По ее лицу было видно, что она находится в крайнем замешательстве. Ее изящные штанишки превратились из голубых в зеленые, покрывшись слоем водорослей и тины. Девушка посмотрела на Федора Ивановича и уже было открыла рот, чтобы извергнуть из него матерную ругань, но в этот момент начальник лагеря прокричал:

– Человек за бортом!!!

В Каннушкину полетел спасательный круг, от которого она еле увернулась. Несколько человек прыгнули в воду с баржи и кинулись спасать девушку. Каннушкина оглядела свою новую кофточку и штанишки и… расплакалась. Через десять минут она была в своей комнате и грелась под одеялом. Вечером к ней пришел начальник лагеря.

– А ты молодец, Каннушкина, так держалась сегодня! Упала с мостика и слова не сказала. Молодец! – И он поднял вверх указательный палец, будто подчеркивая важность своего высказывания.

Каннушкина лежала, уткнувшись в подушку, и молчала. На ее лице царило полное безразличие.

– Тут и мужик бы матюкнулся, упади он с такой высоты. Не то что девушка. Есть в тебе этот стержень Каннушкина, который позволяет держать слово свое! Ей-богу, есть.

– Вы мои штанишки видели?

– Какие еще штанишки? – не понял Федор Иванович.

– Французские… французские штанишки. Они на улице висят, сушатся после стирки.

– Нет, не видел. А что с ними?

– Зеленые все, непонятно, отстираются еще или нет, – сказала Каннушкина и слегка всплакнула.

– Да… да отстираются, конечно, ты из-за этой ерунды не переживай. Главное, что не повредила себе ничего.

В ответ на это девушка промолчала. Все ее мысли и переживания были сейчас только о ее французских нарядах, которые изрядно поистрепались и испачкались после падения.

«Хоть бы отстирались, хоть бы… – подумала про себя Каннушкина и тяжело вздохнула. – Должна же быть на этом свете хоть какая-нибудь справедливость!»

Федор Иванович вышел из домика, где жила девушка, и обратил внимание на голубые, помятые штаны, висящие у входа.

«Вот бабы… чуть не разбилась, а все мысли только про штаны», – подумал он и выругался про себя.

Утром Каннушкина встала раньше всех в лагере и сразу же выбежала на улицу проверить, высохли ли ее штанишки. Но веревка, на которой они висели, была пуста. Каннушкина подошла к ней поближе, взялась рукой и провела с одного конца до другого, убедившись таким образом, что на веревке и правда ничего не висит. Она побледнела.

«Неужели украли… это конец», – подумала она и села на землю, схватившись руками за голову. Слезы полились из ее глаз градом. Обида раздирала все ее нутро, всю суть и разум. Ей было невыносимо тяжело, ей хотелось закричать на весь лагерь, но она встала и пошла в свою комнату, так и не открыв свой рот. Каннушкина легла на кровать и закурила сигарету, уставившись в потолок. На построение она не пошла.

– Каннушкина?! Каннушкина! Опять нету?! – кричал Федор Иванович на весь лагерь. – Ну все – мое терпение лопнуло! Сегодня будем отчислять!

К Каннушкиной прислали гонца: тощий студент геофака постучал к ней в дверь и сообщил, что ровно в семь она должна явиться на комиссию по отчислению. Каннушкина ничего не ответила и лишь махнула рукой. Жест означал, что она будет вовремя.

Началось центральное событие вечера – отчисление Каннушкиной. Она стояла в центре сцены местного клуба напротив комиссии. Весь зал был забит студентами и преподавателями. Зачем-то включили гимн Советского Союза – все встали, кроме Каннушкиной, которая и так стояла. Затем слово взял Федор Иванович и перечислил все опоздания и провинности Каннушкиной. Его руки слегка дрожали, было видно, что он нервничал. После него выступила какая-то полная дама с речью о том, как важна дисциплина в советском обществе. Зал зааплодировал. После этого слово взяли несколько человек и рассказали какие-то заранее заученные речи, которые их попросил подготовить Федор Иванович. Финальное слово опять взял начальник лагеря, обращаясь к Каннушкиной, которая была вся бледная и не проронила ни слова.

– Итак, Каннушкина, надеюсь, вы осознаете, что больше мы не намерены вас тут оставлять за ваше невыносимое поведение. Есть ли вопросы ко мне или членам комиссии? Может быть, слово в свою защиту?

Каннушкина посмотрела на Федора Ивановича, затем на членов комиссии и тихо промолвила:

– Штанишки… – под ее левым глазом появилась чуть заметная слеза.

– Что, позвольте? – наклонившись вперед, спросил Федор Иванович.

– Штанишки мои… – чуть громче сказала Каннушкина. Было видно, что каждое слово дается ей с большим трудом.

– Что с вашими штанишками? – искренне изумился начальник лагеря.

– Штанишки мои сп…здили!!! – сказала во весь голос Каннушкина. – Да, сп…здили! Прямо из-под носа!

Зал взорвался громким смехом.

– Но, товарищ Каннушкина, как вы себя… что же вы матом-то? – не мог найти себе места Федор Иванович. Другие члены комиссии шептались, прикрывая свои рты, чтобы начальник не заметил на них улыбок. Затем Каннушкина повернулась в зал и прокричала:

– А ну… кто сп…здил, признавайтесь?

Зал взревел диким хохотом.

На следующий день она уехала из лагеря сама, не попрощавшись даже с начальником. Тот все не мог прийти в себя после вчерашнего выступления Каннушкиной и пил в своей комнате коньяк, чтобы расслабиться. Каннушкина ехала в поезде и курила в вагоне-ресторане, пытаясь понять, кто мог украсть ее штаны. Больше в лагерь она не возвращалась…

Он зашел в бухгалтерию и оглядел всех суровым взглядом. Морщины на лбу, выделяющаяся лысина и свисающие щеки подчеркивали его некрасивость. Последнее не было секретом и для самого Руслана Сергеевича, а так его звали. Внешне он чем-то напоминал раздувшегося водолаза, забывшего снять свой костюм после выхода на берег. Лицо Руслана было так же холодно и несуразно, а вес давно перевалил за сто тридцать килограммов. Несмотря на эту внешнюю непривлекательность, имел Руслан Сергеевич один талант, служивший ему в жизни не то опорой, не то частью его амплуа. Талант этот скорее всего был привит еще в детстве мамой Руслана, которая любила повторять:

«Жизнь – она, сынок, непростая будет – и тут либо она тебя, либо ты ее! А все остальное не имеет большого значения, все остальное, сынок… придуманное людьми».

Этот незамысловатый совет родителя засел в голову молодого человека глубоко, затем трансформировался в своеобразный эгоизм и стремление использовать всех людей только в своих личных целях. Но делал это Руслан хитро, не прямо, чтобы не выдать себя. Входил в доверие начальникам своей педантичностью и исполнительностью, затем становился их другом, а после подставлял при первой возможности. Так строилась его карьера: стремительно, напористо и густо. В сорок лет Руслан руководил одной крупной вино-водочной компанией и даже был ее соучредителем. Имел большой особняк, несколько машин и жену – красавицу, победительницу местного конкурса красоты. Это была уже шестая жена Руслана. С предыдущими он развелся так же легко, как и расправился со всеми, кто стоял у него на пути. Детей Руслан не любил и считал, что они создают дополнительные сложности. Поэтому своих у него не было. Но главной слабостью Руслана были женщины. Несмотря на всю свою несуразную внешность, он не мог устоять ни перед одной юбкой и часто пользовался своим служебным положением. Происходило это примерно так: