Не исчезай - Женя Крейн Страница 23

Желание любви – это желание души, сердца. Жажда сердца неутолимая, жгучая. Но насыщение приходит через тело, и душа умолкает. На время.

Вот тогда-то, «на сытый желудок», к ней и приходит любовник – поэт, мечтатель, философ, – чтобы возлечь или витать рядом с телом, питать утомленный дух. Поэт приходит к напоенному пищей телу.

Придумаю тебя, думала она. Войду в твой мир, впущу тебя в мой. Я – вот она, раскинутая на покрывале, поверх простыней. Ты – витающий надо мной. Поэзия, время, мысль. Жажда тела и жажда души. Где граница? Где твой дуализм, Фрост? Войди и витай. Будь и твори. Пребудь.

Он витал. Она заедала печали. Рыдала в тиши, беззвучно, бесслезно. Он входил – приходило отдохновение.

Заповедник, Бостон и его окрестности; застывшая, замурованная культура, замороженная история. Пространства, наполненные – чем? Холодом, отчуждением, прежней историей, в которую нет входа, но и выхода нет из этой природы, этих дорог. Озера, леса, маленькие дома-дачки, каменные дома-виллы, чужая страна, так напоминающая порой Карелию. Северо-восток.

Фрост, воспевший эти края, родился в другом месте. Нашел ли он здесь дом, свое место в мире? Судьбу обрел или убежище от невзгод? Невзгоды настигали. Она знала, что он утратил. Но нашел?.. Равноценен ли подобный обмен? Роберт – добрый, раздражительный, велеречивый, хмурый, озлобленный. Этот климат, эти леса, озера, словно в зеркале, отражались в его душе. Широта, щедрость. Холод, сдержанность. Дожди и снег. Закрытость, зажатость людей. Роберт? Был ли он таким или был другим? Эгоист, но широкий, щедрый порой. Прямодушный. Все же, как крестьянин, хитрый, недоверчивый, по-детски непосредственный… Мудрый, задумчивый, болтливый. Погруженный в себя. Заботливый, любящий. Прекрасный отец маленьких детей, который затем становился трудным, недоступным, высокомерным, поучающим – стоит лишь этим детям подрасти. Загадочный, странный, помпезный.

Вечный актер, подросток, ребенок. Ничейное дитя. Кто он? Чужим прошлым не насытить, не успокоить душу: сырая, давящая, каменная ноша; размытые картинки прошлого. Чужие домыслы, даты; развалины старого дома на дальнем холме.

А дом, что это такое – дом? Разве она знала… Роберт сказал – это такое место, где тебя должны принять. Если вернешься, тебя должны принять, кто бы ты ни был, кем бы ни был… Есть у нее такое место? Не знала. Если она уйдет, изменится, станет хуже или лучше, примут ли ее, если вернется? Не знала, не смела предполагать.

Раб слова или страж слова? В услужении или на страже… На страже слова, то есть человеком созданного мира… чтобы мир сохранить, укрепить словом – чтобы мир не развалился? Пока бредут люди по миру словно бы слепые.

Актер, поэт. Определение поэта? Провидец. Одержимый или просветленный? Кем был именно этот поэт? Сказано, одним дана радость, другим – свет. В радости, но во тьме. Со светом, но безрадостно. Не было у него света. Была ли радость?

Не знала она, не могла знать.

Книги подобны еде, насыщают и наполняют. Подозревала: такое наполнение нужно только тому, у кого внутри, в душе, пустота. Ни у кого никогда не встречала она подобной жажды слова, книжной жажды. Или у нее болезнь? Никто столько не читает, только Люба. Муж смеялся: «Ты всеядная! Тебе можно подсунуть без разбору все – женские романы, какие-нибудь неудобоваримые трактаты. У тебя голод?» Это он придумал глупые слова «книжный голод». Но привык. В конце концов, когда читала, не приставала к нему, оставляла в покое.

Люба помнила еще со школы слова о том, что всему хорошему человек обязан книгам. Фрост сказал лучше – он обязан книгам абсолютно всем. Фермер-поэт, учитель, философ. А она? Женщина – живая, полная плоти. Он – ушедший, уснувший, утомленный жизнью, жизнь познавший; учитель, возлюбленный, любовник, возлюбивший слово.

Услышать, возлюбить, быть услышанной, быть любимой. Разве это много? Кому дано? Не ей – ей дано одиночество, но и это немало. Возлюби одиночество, оно вернет тебе сторицей; одиночество – это плодоносное древо.

Началось все с робкого интереса. Но чем дальше в лес – тем больше дров. Так говорят в России. Тихонько, оглядываясь лихорадочно, из-под локтя посматривая, не видит ли кто, не следят ли за ней, отворачивая монитор подальше от любопытных глаз случайных свидетелей, Люба набирает через Гугл: «Роберт Фрост», «биография Фроста», «Фрост и женщины»… Что стремится узнать?

Его мать, Изабел, Бэл, – нежный ангел, блаженная, с шотландским говором и неясной биографией. Дед матери, морской капитан, то ли сгинул в морях, то ли попросту сбежал от позора в Азию, где никто не знал историю дочери. Дочь подкинула ему внучку Бэл на воспитание. Вот и еще один миф. На протяжении всей жизни Фрост подозревал: его бабка по матери молодость свою провела в портовом борделе, где и прижила ребенка – восторженную девочку, помешанную на шотландских балладах. Подумать только, Бэл – дочь проститутки. Роберт любил мать, истово охранял ее честь, и свою биографию тоже. Позже ревниво стерег память о матери.

К жизни Бэл приспособлена была плохо, не умела готовить, ненавидела домашнюю работу; стремясь приукрасить существование, найти дорогую сердцу романтику, идеализировала семейную жизнь, драпируя неприглядную действительность рассказами. Эти истории со временем превращались в домашние мифы. Что возьмешь с восторженной дамы, напичканной шотландскими балладами? Впрочем, в трудный момент Изабел оказалась смелой, решительной. Она готова была работать, много работать, не страшилась перемен, сумела противостоять родителям мужа, особенно его прижимистому, властному отцу. Пытаясь возместить домашним воспитанием то, что не могла приобрести за деньги, читала детям вслух. Читала конечно же баллады! Макферсона, Бернса, Скотта. Прежде всего – Библию, затем – вновь баллады.

Решившись покинуть Калифорнию, где после преждевременной смерти мужа она не смогла обеспечить себя и детей, Бэл отправилась вместе со своим небольшим семейством к родителям мужа в Массачусетс. Местная школа нуждалась в учителях. Бэл стала преподавать. Роберт сидел у нее на уроках. Пришлось заучивать множество стихов, твердить на память отрывки из длинных классических трактатов, вновь слушать шотландские баллады, запоминать старинные песни. Викторианское традиционное образование привило мальчику любовь к латыни, греческому и античной культуре.

Прошлое семьи зыбко – было? не было? Пригрезилось ли в смутных намеках, подозрениях, историях в многочисленных пересказах?.. Биография матери и отношения родителей, как, впрочем, их совместная жизнь, в туманных воспоминаниях; прошлое подернуто флером романтизма – и лжи, лжи, лжи… Так думает юный Роберт. Зрелый Фрост принимает меры предосторожности. Искажает. Откровенно лжет, избегает, уклоняется. Придумывает, привирает. Например, из Дартмута – колледжа в Нью-Гемпшире, куда поступил, покинув Гарвард, – он ушел сам. На самом же деле столкновение с реальностью обернулось настоящей «дедовщиной», издевательствами, тупой зубрежкой. Говорят, из Дартмута его исключили за «художественную» стрижку – развлекаясь, Роберт подстриг одного из студентов.