Ради усмирения страстей - Натан Энгландер Страница 24

– У нас работы невпроворот, – говорит Рухама. – Загружены по уши.

Ципи обмакивает в чай печенье.

– Я вправе рассердиться, – говорит Нава. Она смотрит в лицо Рухаме, протягивает руку, кладет Рухаме на бедро. – Но – ты же сама знаешь, я обычно говорю только приятное, только приятное, – на тебе лица нет, Рухи. Ты ужасно выглядишь. Ты уморишь себя совсем, и я не хочу, чтобы это случилось из-за меня. Еще не поздно перенести заказ к кому-то другому, если тебе от этого будет легче. У Кендо Келлера имеется человек.

Рухаме действительно было бы легче.

– Наверно, так и надо сделать, – говорит она.

– Рухама! – Ципи взрывается, больше она ничего не говорит, но Рухама понимает намек. На кону их репутация. Деньги. Зато у нее освободится куча времени.

– Наверное, лучше так сделать, – говорит Рухама. – Ты такая чуткая.

Ципи наблюдает издали. Она уже не стоит возле Рухамы с чаем, не склоняется, облокотившись, над ее рабочим столом. Обхватив кружку двумя руками, она пьет чай – и наблюдает. Поглядывает украдкой, отводит глаза. Она не подсказывает Рухаме, когда та допускает ошибки, и не исправляет их, а оставляет как есть – Рухама сама их потом замечает. С досадой она обнаруживает, что волосы, которые предназначались для парика Бергер, лежат, аккуратно свернутые, на краешке полки, а размеченные шапочки оказываются в корзине под столом, где им совсем не место.

Ципи даже избегает теперь передавать ей вещи. Так, например, вместо того чтобы подать игольницу, ставит ее на стол рядом с Рухамой. Просят к телефону Рухаму – и опять то же самое. Ципи берет беспроводную трубку и кладет возле Рухамы.

– Зачем надо было приносить трубку? – говорит Рухама. Прикрыв ладонью микрофон, интересуется, кто звонит.

– Посыльный.

Рухама смотрит на трубку и нажимает на «отбой».

– Я же говорила тебе: никогда не соединяй меня с этим человеком, – произносит она.

Телефон опять звонит.

– Ответь, – говорит Ципи. – Он звонит десять раз на дню. Возьми трубку и поговори с ним, а потом со мной. Я хочу знать, почему парень из цветочного так переживает из-за апельсинового дерева, на котором нет апельсинов.

Рухама берет трубку:

– Алло, – говорит она. – Нет, – говорит. И отходит в дальний угол мастерской, в тот угол, куда редко заглядывают и где в старом стенном шкафу спрятан ее парик. – Оставь меня в покое, – говорит она. – Больше ни цента, – говорит. И снова дает отбой и потом почти кричит: – Ни гроша больше за это чертово дерево.

Это как под взглядом матери, когда та нашла у Рухамы губную помаду, или в гостиной перед обоими родителями, когда ее застукали на свидании, устроенном при посредничестве Ципи: отец своими глазами видел ее на Кинг-стрит, когда она шла по Кинг-стрит и разговаривала с мальчиком. Рухама понимает, что уже не отвертишься и придется все рассказать.

Ципи выволокла ее в приемную и усадила в кресло. Сама сидит во втором, по ту сторону тонкого ствола, выспрашивает Рухаму.

– Я ни словечка не сказала, никому. – Для Ципи настал момент торжества, думает Рухама. Ей всегда не нравилось быть в подчинении у Рухамы, и теперь у нее появилась возможность покомандовать. – Ходишь целый день сонная. Забывчивая стала. За что ни возьмешься – все надо переделывать. Отвадила нашу лучшую клиентку и давнюю подругу. Женщину, у которой куча денег и язык без костей. Не заплатила по счетам – думаешь, я не замечаю? Скажи мне, Рухама, пока ты не порушила дело, которое кормит обе наши семьи. Пока не порушила нашу тридцатилетнюю дружбу.

Рухама не глядит ей в глаза, она переводит взгляд на напольное зеркало, потом снова на стену с фотографиями.

– Если честно… – говорит Рухама и на секунду заглядывает в будущее, и вот она уже на ярмарке, ловит яблоки ртом. Нет, нельзя портить сюрприз, и она этого не сделает. – Я целовалась с цветочником, – говорит она. Нечто настолько невероятное, что может сойти за правду. Что-то такое, что придется по душе Ципи с ее авантюрной жилкой. – Он меня поцеловал, и я ему позволила. И не один раз, а два. Дважды, когда я ездила в город за материалами.

– Нет! – кричит Ципи и зажимает ладонями рот. Поджимает под себя ноги и перегибается через ручку кресла. – Не может быть.

– Я не хотела, но так вышло.

– Шломи! – говорит Ципи. – Иноверец, Рухама. И в два раза тебя моложе. Невозможно. Подумай о детях. У этого парня кольцо в губе.

– Холодное, как лед, – говорит Рухама. – И горячее, как огонь.

– Надо это прекратить, Рухама.

– То же самое я ему говорю.

– Но он не слушает, – говорит Ципи. – В нем говорит желание. Он знает, что это невозможно, но не желает слушать. Он ищет новой встречи с тобой. Чтобы ты, глядя прямо ему в глаза, сама сказала «это невозможно».

Это признание изменило все. Ципи трудится вдвое усердней прежнего. От Рухамы требуется только одно: не спать днем, чтобы снова и снова повторять свою выдумку. Каждый раз она сочиняет новые подробности. Ципи слушает ее, а руки ее так и летают, она округляет глаза, ахает и только тогда на секунду останавливается. Снова и снова она отговаривает Рухаму, а потом придумывает хитрые планы на случай, если они решат бежать.

– Как думаешь, он примет нашу веру? Пойдет ему борода?

Ципи передает Рухаме все прямо в руки, чинно и уважительно, проявляя заботу и поддержку. Передает все, кроме телефона. Она нажимает на «отбой», когда звонит рассыльный, а он звонит снова и снова. Иногда, прежде чем положить трубку, она тихонько дает советы. «Забудьте», – говорит она. «Я знаю, это больно, – говорит она ему, – но так продолжаться не может».

Рухама, как ни странно, не чувствует себя такой уж виноватой. Нечего было верить в такую чушь. Оно и к лучшему. У нее будет еще несколько недель. Остался месяц до Песаха. Парик почти готов.

Утром полдевятого Рухама заканчивает парик. До Песаха еще десять дней. Парик тяжелее всех ее прежних, вещь солидная, многодельная. Рухама обычно не бреет голову, но красота требует жертв. Рухама включает в сеть машинку для стрижки и с первого захода стрижет себя под ноль.

Просовывает руки в шапочку, натягивает ее на оголенную голову. Шапочка сидит как влитая. Свесив голову между колен и придерживая парик кончиками пальцев, она закидывает голову вверх, ощущая всю эту массу взметнувшихся, рассыпающихся волос, локон за локоном пружинно ниспадающих на спину.

В зеркале она прощает себе все недостатки. Глаза покраснели, веки припухли, но она этого не видит. Она в восхищении, до чего потрясающая, поистине прекрасная, эта грива идеальных волос. Один только вес чего стоит, успокаивающий вес, надежная масса локонов, обрамляющих ее лицо. Величавая красота. Она уже представляет, как сядет перед Навой, тряхнет головой, и волосы рассыплются за спинкой сиденья, прямо Наве на колени. Смятение. Шепот по рядам. Мужчины зашикают, призывая к тишине, и уже никто никогда не скажет, что она запустила себя. Нава увидит лицо Рухамы в девическом обрамлении. Будет помнить, кто из них красивее.