Четыре подковы белого мерина - Наталья Труш Страница 24

– Дядь Толь… – Лада прикусила губу. – Я люблю тебя…

– Ну, дочка, ты только держись! Держись! Ты сильная, ты победишь. Вернее, мы победим. Мы все победим!

– Спасибо. – Лада вытерла слезу, которая предательски скатилась по щеке. – Я люблю вас с мамой…

В наше время, да и во все времена, наверное, связи решают все. Или почти все. У Анатолия Семеновича Комара связей хватало. Правда, в несколько иной сфере. Но уже через час директор завода железобетонных конструкций разговаривал с депутатом Законодательного собрания города, который возглавлял комиссию по правопорядку и законности. Депутату его представил начальник одной из колоний, в которой строили новый корпус для заключенных, а плиты, сваи, перемычки и лестничные марши им поставлял завод ЖБИ, которым руководил Комар.

Депутат внимательно выслушал директора завода, не задавая лишних вопросов, все понял и тут же перезвонил начальнику главка. А уже через час генерал-майор Радченко принял его у себя в кабинете.

– Дочка, ты тут посиди, – тормознул Комар Ладу, которая хотела следом за ним нырнуть в кабинет начальника Управления федеральной службы исполнения наказаний, и она, как прилежная девочка, присела на край парадного дивана с деревянной резьбой по спинке в приемной генерала.

– Кофе будете? – приветливо спросила ее симпатичная секретарша элегантного возраста.

Лада в ответ помотала головой и погладила резной подлокотник дивана:

– Как красиво!

– Да, это, знаете ли, наши подопечные такую мебель делают! – с гордостью сказала помощница генерала. – Делают и попроще, а это вот – по спецзаказу.

Разговор у дяди Толи и генерала Радченко был короткий. Лада не успела толком рассмотреть резьбу на мебельном гарнитуре, как дверь в кабинете начальника главка распахнулась, и он собственной персоной появился на пороге. В отличие от дяди Толи, который ростом и объемом походил на телефонную будку, генерал был под стать своей элегантной помощнице – стройный, среднего роста, в аккуратных очках в золотой оправе. Он приветливо поздоровался с Ладой и попросил секретаршу немедленно вызвать ему Чиркова.

– Это начальник «Крестов», – тихонько шепнул Ладе Комар.

– Чай? Кофе? – спросил генерал и пригласил всех к круглому низкому столику на резной ноге в окружении нарядных кресел с обивкой из синего бархата, на гнутых тонких ножках.

Лада от волнения с трудом осилила половину чашки, а дядя Толя, который никогда не страдал отсутствием аппетита, с удовольствием пил чай с печеньем.

Полковник Чирков моментально понял, о чем речь, пробежал глазами письмо, которое отдала ему Лада. Она попыталась объяснять, что писал письмо сын, но почерк явно не его, а это значит…

Чирков остановил ее жестом:

– Я все понял. Это обычный прием. Не переживайте. Сегодня же вашего сына мы переведем в другую камеру. Можете завтра прийти на свидание, и он вам сам скажет, что все нормально.

– Ой, а как мне оформить свидание? – встрепенулась Лада.

– Запишите мой телефон, подъезжайте ровно в полдень, звоните, я дам разрешение, – четко отрапортовал Чирков.

– Ой, а можно мы вдвоем? – снова спросила Лада. – Дядя Толя, он сыну моему… дедушка.

– Можно. Только паспорта не забудьте. Я жду вас.

Когда решается какой-то вопрос, груз падает с плеч, как после похода в хорошую баню. Еще вчера Лада металась, как загнанная в угол кошка. Так же метались мысли у нее в голове. Было страшно. Не за себя! За Димку, который, судя по этому письму, написанному каллиграфическим почерком, тоже был загнан в угол в тесной камере следственного изолятора «Кресты». И если бы не всемогущий дядя Толя Комар, для которого Лада почти как дочка, то она и сейчас тряслась бы и металась.

Вечером она вздохнула спокойно: «Наверное, Димку уже перевели в другую камеру…» – но уснуть все равно до утра не могла. Какой тут сон, когда мысли только об одном: как там ее непутевый ребенок?

Димка получил по полной программе.

Лишение свободы – штука страшная. Теоретически все знают, что это такое. А вот что чувствует человек, лишенный свободы, очень сложно понять тем, кто этого не пережил. Вот еще пять минут назад ты шел по своим делам, был весел, или печален, или задумчив – находился в своем мире. И вдруг все это обрывается в одно мгновение. И в замкнутом пространстве камеры, в одиночестве ли или в обществе незнакомых тебе людей, у тебя начинается иной отсчет времени. Время становится безразмерным. Его очень много, и убить его сложно. В КПЗ ни книжек, ни газет, ни радио с телевизором. А случайные собеседники, которые могут оказаться рядом, не всегда в радость, так как нередко они там находятся вовсе не случайно, а как раз наоборот – специально. Чтобы разговорить тебя, узнать подробности твоей истории, а потом выложить все это кому надо.

У Димки случай был особый. Он с его глупой ситуацией был никому не интересен. Как говорится, сам дурак, коль так глупо попал в неволю.

И сидел он в КПЗ в гордом одиночестве, вернее, лежал на деревянном помосте, застелив его тонким байковым одеялом, которое по совету дежурного по отделению милиции принесла его мать.

Если не спал, то думал. Только об одном: с какого перепугу его вдруг объявили в федеральный розыск? Милиционер, с которым Димка пообщался по этому поводу, ничего толкового ему не сказал: розыск и розыск. Вот он и ломал голову и не мог ничего понять, так как, уж кто-кто, а он-то знал, что ни в чем не замешан.

Ему и в голову не могло прийти, что все это из-за Анны Владимировны Беловой – безалаберной почтальонки, которая не донесла до него повестку в суд.

Так, в невеселых думках, он провел три дня, отоспался на три года вперед и в полном недоумении был этапирован в «Кресты».

Первых дней в «Крестах» он почти не запомнил: казалось, что все это происходило не с ним, а с кем-то другим, а он как будто смотрел кино и все ждал, что вот сейчас убьют всех плохих, и побегут по экрану титры, и зажжется свет. И можно будет погонять мысли по поводу фильма, что в нем было реальным, а что хитромудрый режиссер от балды придумал.

В камере, куда Димка попал, народ был пестрый: какой-то работяга, якобы убивший кого-то по великой пьянке, пара бомжей, чудненький Вася, место которому было в дурдоме, а не в тюрьме, угрюмый Гера, с кулаками размером с пудовые гири, которыми он не пользовался, так как был не от мира сего, тощий пацан – ровесник Димки, с которым он мог общаться на равных. Остальные – тени незаметные, серые. И три качка – три упитанных сидельца, которых, как потом Димка узнал, за глаза звали «маргаринами». Почему? А кто его знает – почему?! Маргарин и маргарин! Они заправляли всем в «хате», и все, кроме угрюмого Геры, им подчинялись. Гера был вообще вне всей этой политики. То ли за кулаки размерами с гири, то ли еще за какие заслуги. А может, и за все в комплексе.

В первый же день по «заезду» Димка держал ответ перед «маргаринами» и остальными сидельцами. Надо было отчитаться по полной программе, за что «на «Кресты» заехал. А если б он знал – за что?! Он так честно и сказал: