Окна во двор - Денис Драгунский Страница 24

Помню — в гостях у одного друга было дело — скидывались, чтобы в магазин пойти, а у меня денег совсем не было. Копеек тридцать… Я в туалете заперся, сижу, кряхчу, воду спускаю, бумажки рву — как будто у меня вдруг понос. Они всё поняли, но виду не подали. Тактичные! Ну, а с другой стороны, что тут скажешь? «Не дадим тебе портвейну!» или «Ладно уж, пей, не стесняйся!» Ведь нет же. То-то и оно. От этого самый стыд.

Еще помню — один раз у меня было целых три рубля. Вот мы с ребятами решаем, что купить, и я все время приговариваю, как будто хвастаюсь: «Деньги у меня есть, деньги у меня есть…» Скидываемся. Тут один приятель мне говорит: «Тюша, три рубля — это не деньги, это три рубля». Еще стыднее. А что тут возразишь? «Не хами?» или «Ишь ты, какой богатенький!» Глупо. Тем более что он ведь любя, по-дружески…

И вот надо же, что именно ему ломился неуд по одному дурацкому, редкому, очень сложному, никому не нужному, но почему-то обязательному предмету, который у нас был на четвертом курсе.

Профессор, который вел этот курс, как раз помер. Осталась его аспирантка. Танечка. Она дочитывала лекции, и экзамены принимала тоже она. Маленькая такая, худенькая, некрасивенькая. Как первокурсница из провинции.

У меня с ней были, так сказать, добрые дружеские отношения.

Он это знал — и кинулся ко мне: «Попроси, Тюша, с меня шашлычная!» — «Какая, к черту, шашлычная?»

Говорю своей Танечке: «Есть один хороший человек, зовут так-то, поставь ему, если не противно, трояк. Сама гляди — он к тебе все равно будет на пересдачи ходить, и ты ему все равно поставишь тройку, чисто из жалости, потому что не ломать же человеку жизнь из-за этой хрени, которая никогда ему в профессии не пригодится…»

В общем, поставила она ему искомый трояк.

Уговорил он меня все-таки на шашлычную.

Выстояли очередь — семьдесят восьмой год, еще Брежнев вовсю правит! — сели, и вот я с тоской смотрю, как он заказывает водку, салат, шашлык по-карски, итого на пятнадцать рублей. О-хо-хо, думаю, мне бы лучше деньгами.

Сидим, болтаем — и выясняется, что моя Танечка еще троих отправила с неудами.

«Намек понял», — говорю.

«Тюша, спасибо! Шашлычная не заржавеет!»

«Да иди ты! Что у меня, двойная печень?» — я почти обиделся.

«Ладно, ладно», — говорит.

Вот. А потом дает мне два червонца.

«Ты чего? С ума? Забери, забудь!» — мне, правда, очень неприятно стало.

«Ну, пожалуйста! Купи Танечке цветочков».

Сунул деньги и убежал.

А я Танечку два раза в кафе сводил, она так рада была, нарядная приходила, смеялась очень ласково. У нее были милые кривые зубки. Потом она уехала в Америку, я скучал, правда.

Но понял, на какой тропинке лежат мои деньги.

Человек, которого арестовали за взятки, в уме сочиняет письмо дочери:

«Анечка, моя дорогая!

Мама сказала, что ты приехала совсем больная, что у тебя сильнейший грипп, что ты примчалась из Австрии совсем простуженная и сейчас лежишь с температурой тридцать девять и пять. Бедная, как тебе не повезло, весь отдых насмарку. Хотя я по маминым глазам вижу, что ты никуда не примчалась, что ты все еще в Австрии. Слава богу, с мамой твоей я уже тридцатый год живу и прекрасно умею видеть, когда она просто не хочет меня огорчать и поэтому тебя всячески выгораживает. Да, ты катаешься на лыжах, общаешься с веселыми, красивыми и богатыми людьми и сама себе говоришь, наверное: “Зачем я там нужна, что я могу конкретно сделать, чем я могу реально помочь?” Конечно, сделать ты ничего не можешь, мама и Коля прекрасно со всеми делами справятся, но — но просто побыть с мамой, особенно вечером? Вот ведь в чем дело, а вовсе не в этой чертовой реальной помощи.

Хотя, может быть, я зря так на тебя накинулся. Вдруг ты на самом деле дома и болеешь? Прости меня. Выздоравливай поскорее.

Прости меня, я очень виноват перед тобой. Но не только в том виноват, что угодил в тюрьму.

Я виноват, что неправильно себя вел. С тобой и с Колей.

Только не подумай, что я сейчас буду оправдываться — что, мол, все это я делал ради детей. Нет! Хотя отчасти, конечно, да. Но только отчасти. Когда мы заботимся о детях, мы на самом деле заботимся о себе. Если, конечно, не про самые простые вещи — накормить, обогреть, грамоте научить. Если не про то, что у бедняков, дикарей и даже у зверей обязательно. Но повторяю: все, что сверх того, — мы делаем для себя. Для своего внутреннего самочувствия. Вот, мол, я какой — как у меня дети одеты, какие у них няни, в какую школу они ходят, какие репетиторы, какой вуз, какую машину я подарил своей дочке — я, я, я!

Конечно, я и сам любил красиво и вкусно жить. Люблю хорошее вино, хорошую сигару и хорошую книгу в хорошем кресле. Ты подумала, что мне плохо без вина, сигары и книги? Конечно, нет. Ну и правильно. Я решил бросить курить, раз уж представилась такая возможность. Жалко, книг здесь нет. А я люблю Томаса Манна по-немецки. Ты смеешься: Папа? Томаса Манна? Да еще по-немецки? А ты ведь знаешь, какой институт я окончил и какая у меня была тема диссертации… Или не знаешь? “Знала, но забыла!” — как говорят двоечницы на экзаменах. Красивые холеные двоечницы, несусветно дорого одетые, с безупречным макияжем, с модными стрижками, с длинными ногтями и дорогими кольцами. С тупыми кукольными личиками и будто бы слепыми фарфоровыми глазами. Аня, а ты знаешь, кто такой Томас Манн?

Ну, прости, прости.

Прости меня вот за что.

Я страшно виноват, что не передал тебе письмо, которое написал восемь лет назад, когда ты перешла в десятый класс.

Вот оно:

“Дорогая моя дочь! Любимая моя Анечка!

Через год тебе поступать в институт. Конечно, в Самый Престижный Вуз. И, конечно, я приложу все усилия, чтобы ты туда поступила. Причем не на платное место (фу, как стыдно, будто ты дурочка какая-то!), а непременно на бюджетное. Для этого тебе будут наняты репетиторы, а я без мыла в душу влезу ректору этого вуза, а также проректорам, декану твоего факультета и прочим нужным людям. А также кому надо из министерства.

Но это неправильно. Мы с мамой — дети простых советских инженеров с маленькими зарплатами. Нам не всегда хватало на обед в студенческой столовой. Мама ездила в институт из Подольска, а я — до метро «Чертановская» семь остановок на автобусе и потом на метро с пересадкой, и мы не опаздывали! Нам никто не нанимал репетиторов, потому что мы готовились сами. До умопомрачения! Когда я шел на экзамен, я твердо знал: завалить меня невозможно, потому что я знаю все! И уж подавно, наши родители не носили кому надо конвертов. Потому что не надо было! Мы с мамой учились на медные деньги, как говорится. И выросли людьми. Чего и тебе желаю.