Дань саламандре - Марина Палей Страница 24

Но мы с девочкой уже удаляемся в комнату.

Что здесь происходило? – спрашиваю я так зловеще безучастно, что (как мне хочется думать) могла бы парализовать волю даже уссурийского тигра. И где, кстати сказать, раскладушка, на которую я велела его положить? Ой, ты что?! – девочкины зрачки огромны: испуганная пума, да и только. Разве можно было оставаться с этим уродом в одной комнате?! То есть??? Он ведь, сволочь такая, как начал за мной вокруг стола бегать (тычет пальчиком в сильно смещенный стол), как начал гоняться, так и прогонялся, мудак недоделанный, аж до пяти утра.

В это время из кухни доносится апокалипсический грохот. Скорее всего, сорвалась посудная полка.

А после пяти – что вы делали? Ну как... я сидела... я сидела на лестничной площадке... стул туда вынесла... ну, а он здесь спал... на кровати... Почему ты сидела на площадке?! Ничего не понимаю! Почему ты к Лене не попросилась (имею в виду наиболее либеральную соседку) – она бы тебя пустила без разговоров! Ой, ну ты что?! А его здесь одного, что ли, оставлять?! Что значит «одного»?» Ну, одного, без присмотра! Он же из Ростова-папы! Не знаешь, что ли? Вмиг комнату бы обнес! Так что же, ты хочешь сказать, будто с пяти до девяти ты сидела на площадке и сторожила выход? Чтобы друг Джека не обнес мою комнату? Именно это я и хочу сказать. Так... благородно... А почему наша кровать сломана?

Девочка смотрит на меня как на индивида, который, кто его знает почему, вдруг спросил ее: а почему дождь идет вниз, а не вверх?

То есть она делает некоторую паузу, потому что не может поверить, что я спрашиваю такие вещи всерьез. Наконец, по-видимому, окончательно удостоверившись в моей тупости – притом терпеливо, как спросившему о направлении дождя, объясняют про силы гравитации, – точно таким же тоном откликается и она, только ответ ее предельно краток: так он ведь онанизмом на ней занимался!

(Звучит сходно вот с чем: так он ведь научный трактат писал! Уважительно так звучит... И смотрит девочка на меня с укоризной: как можно игнорировать такой ответственный вид работы? Настолько-то уж не ценить труд беззаветного исследователя?)

...Куда девался тот проходимец? Не помню. Кажется, он последовательно облазил все богемные берлоги Питера: перед другом Джека везде расстилали красные дорожки. И так длилось довольно долго, то есть до лета, пока этот незадачливый сын лейтенанта Шмидта не столкнулся, как и положено, с подобным себе аферистом. Тут выяснилось, что оба они видели Джека раза два, на квартирниках, – и одному из них (как раз Никелю) Джек изрядно набил морду, а другому просто подарил сувенирчик вроде словечка «чмо». Разоблаченные самозванцы подверглись жесточайшему остракизму; я же, с помощью своих экс-бойфрендов, починила кровать и даже дополнительно укрепила ее; в новом виде, утратив часть своего дизайна, она сделалась похожа на бильярдный стол («сексодром» – как с крайне нехорошим чувством уточнила брошенная мужем наша соседка-алкоголичка).

Короче: эпизод с сумасшедшим возвратился в чертог теней, кассета с фильмом вернулась на полку, и только звук, точней, отзвук какой-то фальшивой гармошки (ни о чем меня так и не предупредив!) иногда, в течение нашего второго лета, раздражающе возникал в моем мозгу.

Глава 4

Пасха

Эти фотокопии были обнаружены мной случайно. В сумку девочки я, конечно, никогда не заглядывала. Об этом считаю излишним даже говорить. Но тут случай был особый, и сейчас, через двадцать лет, я не могу отогнать от себя мысль, что он, этот «случай», был девочкой ловко подстроен. То есть ею, по крайней мере, осуществлен.

Но с какой целью она это сделала? В тексте послания, на какое я наткнулась, содержался некий намек. Теперь, через два десятка лет, смысл этого намека мне кажется более-менее ясным. Даже двойной смысл: возможно, она знала, что сразу намек я не пойму, – и наслаждалась своей игрой.

Хотя я не настаиваю! Я могу ошибаться. Я ошибаюсь. Я буду ошибаться. Бог ошибается, дьявол упорствует в ошибке... Как же ведет себя человек?

По-моему, так: он постоянно внушает себе, что не ошибается лишь мертвый. И потому для него безоговорочное оправдание любой ошибки содержится в ее принадлежности к самой жизни.

С другой стороны, не исключено, что я сильно преувеличиваю способности девочки. В конце концов, если принять за рабочую гипотезу, что и ту книжку – ну, ту: «Может быть, все это – лжебытие, дурной сон, и я сейчас проснусь где-нибудь на травке под Прагой» – она мне показала не случайно – и неслучайными были все дальнейшие вопросы: что есть бытие, небытие, сон, явь и проч., – то остается признать, что сейчас, задним числом, я демонизирую каждый ее вздох, каждое, как бы это деликатней сказать, физиологическое отправление. Ну да, воспринимаю все проявления ее земного существования под углом – как там говорят эти кудесники от психиатрии? – вот-вот: под бредовым углом значения и отношения.

Попробуем рассмотреть дело так, чтобы на истину (как говорил гений-изгой) не ложилась тень инструмента. Но как именно это сделать? Задача неразрешима. По крайней мере, неразрешима до тех пор, пока ты пребываешь в роли второго плана, то есть «человека». Благими намерениями, как известно... и т. д.

Итак. К тому времени, то есть к весне нашего первого совместного года, она переняла некоторые мои привычки. Правильнее было бы сказать: некоторые мои установки, оценки и вкусы.

Например, она наловчилась делать сюрпризы – изысканные, настоящие – то есть такие, которые, скорее всего, умеют делать лишь эльфы, сказочные инфанты да их фрейлины, – путем дарения маленьких, изящных вещиц, совершенно «бесполезных» (в том-то и прелесть).

Той весной мы решили справлять иудейскую Пасху.

Почему? Ну, девочка прочитала (опять же в копиях) роман М. А. Б., любимца самых широких масс (бррр, вот именно), включая сюда массы зарубежные, – после чего, конечно, инициировала не вполне плодотворную со мной дискуссию на тему «почему все это любят, а ты нет» – и: «как ты можешь говорить, если не читала».

Конечно, читала. Этот опус, опубликованный исключительно в силу земного недогляда (власть предержащие были загипнотизированы бурным освоением космоса) – увидел свет во вполне официальном столичном журнале, – этот опус, уже через два года, было невозможно найти нигде – зато он обжил романтическое подполье в диссидентском, вполне стандартном, наборе – под грязноватыми (всегда сыроватыми в силу промискуитета) матрасами отважных, стойких и дерзких – да и то в виде восьмого экземпляра через копирку.

Так вот: упомянутый опус, яблоко моего с девочкой релаксационного раздора, я, в свое время, прочла – и прочла именно в упомянутом журнале (приходившемся тезкой «сердцу нашей Родины»). И хоть было мне тогда всего ничего лет, я до сих пор с благодарностью вспоминаю высказывания по этому поводу другого автора. О нем, другом, то есть о В. В. Е., я знала давно – от музыкантов, приведших мне девочку. Так вот, коли верить апостолам-собутыльникам блаженного гения, – а я им верю – В. В. Е., всякий раз заслышав имя М. А. Б., молча белел от гнева.