Женщина, которая легла в кровать на год - Сью Таунсенд Страница 24

Когда мойщик ушел, сестра Спирс расстегнула пуговицы своего темно-синего габардинового плаща.

— Я бы хотела осмотреть вас, меня интересуют ваши пролежни.

— У меня нет пролежней. Я дважды в день обрабатываю точки пережатия.

— И чем же вы их обрабатываете?

— Лосьоном для тела от «Шанель».

Сестра Спирс не сдержала презрения:

— Ну, если вам по нраву выбрасывать деньги на бесполезную роскошь…

— Спасибо, что разрешили, — кивнула Ева.

Что-то в медсестре беспокоило Еву. Она села в кровати, попытавшись придать лицу жизнерадостность.

— Я не больна, — снова сказала она.

— Возможно, физически вы и здоровы, но все же что-то с вами не в порядке. Решение целый год проваляться в постели, жуя ириски, нормальным не назовешь, не так ли?

Ева перекатила ириску во рту и протянула медсестре пакетик:

— Простите за невежливость, хотите конфетку?

Сестра Спирс поколебалась, потом смягчилась:

— Разве что одну.

После тщательного осмотра, во время которого медсестра съела еще два больших кубика тягучего лакомства (с ее стороны это было непрофессионально, но сладкое всегда ее успокаивало), Джанет приступила к оценке психического здоровья Евы.

— Какое сегодня число?

Пациентка на мгновение задумалась и признала, что понятия не имеет.

— А какой месяц?

— Еще сентябрь… или уже октябрь?

— Сейчас третья неделя октября, — уведомила медсестра и спросила, известно ли Еве, кто нынче премьер-министр.

Та снова заколебалась:

— Кэмерон?.. Или Кэмерон и Клегг?

— Значит, вы не можете с уверенностью назвать имя премьер-министра Великобритании?

— Пусть будет Кэмерон, — решила Ева.

— Вы дважды сомневались в правильности ответа, миссис Бобер. Вы вообще в курсе текущих событий?

Ева поведала сестре Спирс, что раньше живо интересовалась политикой и часто смотрела парламентский канал после обеда, во время глажки. Ее бесило, когда равнодушные неголосующие безапелляционно утверждали, что все политики «рвутся во власть ради собственной выгоды». Она мысленно читала циникам лекции о демократии, делая упор на долгой и трагической истории борьбы за всеобщее избирательное право, ради которого даже погибла скаковая лошадь [12], — правда, тут она ошибалась.

Но после иракской кампании Ева сама стала громогласно осуждать политическую элиту. Оскорбления, которыми она крыла власти, не поддавались исчислению. Политики в ее устах стали «лживыми, жуликоватыми, ублюдочными подстрекателями».

— Миссис Бобер, боюсь, я одна из презираемых вами неголосующих, — призналась Джанет. — А теперь позвольте взять у вас кровь на анализ, который нужен доктору Проказзо.

Она затянула жгут вокруг предплечья Евы и сняла колпачок с большого шприца. Ева покосилась на иглу. В последний раз иглу такого размера она видела в документальном фильме о бегемотах в Ботсване, причем животному перед уколом делали местную анестезию.

— Будет самую чуточку больно, — кровожадно пропела сестра Спирс, и тут завибрировал мобильник на поясе ее форменного халата. Увидев на дисплее номер мистера Келли, она разгневалась. Все еще наполняя шприц кровью пациентки, второй рукой она поставила телефон на громкую связь.

Ева услышала вопль, словно мужчину на другом конце линии жгли заживо.

Потом раздался другой вопль, женский:

— Спирс? Если вы не вернетесь через пять минут с морфием и не облегчите папины муки, я положу ему на лицо подушку и задушу его, чтобы он больше не страдал!

Сестра Спирс спокойно ответила:

— Я ввела вашему отцу положенную в его возрасте и при его состоянии здоровья дозу трамадола. Передозировка опиатов приведет к чрезмерному угнетению нервной системы, коме и смерти.

— Именно этого мы и хотим! — заорала женщина. — Пусть он перестанет мучиться! Пусть он лучше умрет!

— Это будет отцеубийством, и вы сядете в тюрьму. У меня здесь рядом свидетель.

Джанет посмотрела на Еву, ожидая ее кивка.

Ева наклонилась к телефону и крикнула:

— Вызовите «скорую»! Пусть вашего отца заберут в интенсивную терапию. Там врачи облегчат его боль и потом спросят сестру Спирс, почему она оставила пациента в таком состоянии.

От воплей миссис Келли, несущихся из телефонной трубки, у Евы сжалось сердце.

Сестра Спирс вонзила иглу глубже и тут же выдернула ее, одновременно дав на телефоне отбой.

Ева вскрикнула от боли.

— Да вы натуральная садистка! Почему бы просто не дать пациенту то, что ему необходимо?

— Вините Гарольда Шипмана, — бросила сестра Спирс. — Этот участковый врач убил морфием больше двух сотен пациентов. Нам, добросовестным профессионалам, теперь нужно быть осторожными.

— Но терпеть же невозможно!

— Мне платят, чтобы я терпела, — сурово отрезала сестра Спирс.

В последующие дни Александр частенько навещал Еву. В перерывах между другими заказами он вынес из комнаты радио, телевизор, прикроватные тумбочки, телефон, картины с морскими пейзажами, модель Солнечной системы с отсутствующим Юпитером и, наконец, книжный шкаф «Билли», который Ева когда-то купила в «Икеа».

Дома у Александра стоял точно такой же шкаф, хотя книги были совершенно другие.

Книги Александра представляли собой увесистые тома безупречной сохранности, размером с небольшие чайные подносы. Это были книги по искусству, архитектуре, дизайну и фотографии. Вместе фолианты весили так много, что книжный шкаф пришлось прикрутить к стене длинными саморезами. А библиотека Евы состояла в основном из художественной классики Англии, Ирландии, Америки, России и Франции. В ее стеллаже теснились и потрепанные томики в мягких обложках, и первые издания серии «Фолио». «Госпожа Бовари» Гюстава Флобера присоседилась к «Тому Джонсу» Генри Филдинга, а апдайковский «Кролик вернулся» расположился рядом с «Идиотом» Федора Достоевского. Бедная простушка «Джейн Эйр» затесалась между диккенсовским «Дэвидом Копперфилдом» и «Счастливчиком Джимом» Кингсли Эмиса. «Маленький принц» стоял плечом к плечу с «Дочерью священника» Джорджа Оруэлла.

— Многие из этих томиков я храню еще с отрочества, — объяснила Ева. — Большинство книг в мягкой обложке купила на лестерском рынке.

— Так вы их, конечно же, сохраните? — спросил Александр.