Угодья Мальдорора - Евгения Доброва Страница 24

Все в судьбу верили. А как в нее не верить? Столько случаев разных было на фронте. Служил у нас Бугров, старший сержант. Предсказывать умел. К нему многие ходили, хочется же про родственников узнать. Командиры его не трогали. Наверное, думали: пусть бойцам моральная поддержка… Приходит однажды к нему моя напарница и просит: «Федь, погадай». Он говорит: «Руку покажи». Смотрит на ладонь, долго так, пристально… Потом на свою смотрит… Потом опять на ее… «Мы, — говорит, — с тобой одним днем повязаны. Я умру, а ты нет. В трех метрах от смерти пройдешь». Спокойно произнес, ни один мускул не дрогнул. Закурил и вышел из землянки. Уж на что война страх притупляет — а помню, жутковато стало нам тогда. Это весной случилось, а той же осенью Бугров погиб. На мину наступил. Были такие, нажимного действия. Как раз на задание отправили вместе с той девушкой.

Вера Семеновна замолчала, задумалась. Вспоминала, видимо, далекую осень.

— А она? — не выдержала Бубенко.

— А она жива осталась. Сзади шла, отстала портянку перемотать. Ну, ранило, конечно. Ногу задело. Хорошо, не кость — мягкие ткани. В медсанбате за три недели поправилась. «Все, — говорит, — у меня теперь охранная грамота от судьбы. Ничего со мной не случится, хоть в атаку беги».

Я сидела и не верила своим ушам. Радисткой, которая отстала поправить портянку, была моя двоюродная бабушка Револьда. Я слышала эту историю миллион раз. Сходилось все: радиополк, Волховский фронт, фамилия сержанта…

Я подняла руку, чтобы сказать, — и тут же ее опустила. Нет, дорогая. Я не хочу, чтобы ты прикасалась к моей семье. Я ничего не скажу. Ты не узнаешь, что в доме № 2, в квартире 44 гостит сейчас твоя однополчанка. Не заслужила.

— На первую смену в «Росинку» поедешь, — объявила мама. — Я на тебя путевку получила в профкоме. Там ваших много будет, двадцать восемь мест выделили на институт. Справку только нужно взять из школы.

Я обрадовалась: компания, здорово! Целую неделю гладила и складывала в чемодан ковбойки, шорты, платья, зашивала дырочки на гольфах, собирала писчие принадлежности, сортировала заколки и бусы — короче, жила предвкушением праздника. Еще бы, мы даже ездили два раза в «Детский мир» — у меня не оказалось панамки, чешек и купальника.

За сборами мы с мамой забыли о справке и спохватились в самый последний момент. И вот в конце мая я отправилась ее добывать. Школьная медсестра Татьяна Гавриловна по прозвищу Рупь-Двадцать — одна нога у нее была короче другой — обычно работала до обеда. Я решительно толкнула дверь с красным крестом и чуть не заехала ей по лбу.

— Ой! Простите!

— Тебе чего?

— Справка в лагерь нужна.

— Анализы принесла?

— Какие?

— Жидкие и твердые, — сострила Рупь-Двадцать.

— А завтра можно? — никаких анализов у меня с собой не было: маму не предупредили.

— Я сегодня последний день принимаю. Завтра инвентаризация начинается.

— А что же делать?

— Не знаю. Раньше надо было думать.

Рупь-Двадцать вообще была противная тетка. Когда девочки просили временное освобождение от физкультуры, она голосом следователя говорила: «Показывай!» — и только после того, как несчастная снимала трусы и предъявляла окровавленную ватку, садилась и вписывала в бланк число.

В растерянности я вышла из кабинета и побрела в учительскую звонить маме.

— А ты ей скажи: «Мы вас отблагодарим». А я потом что-нибудь придумаю, — велела она.

Терять было нечего. Платья, заколки и новый купальник томились в чемодане. Я снова толкнула тяжелую дверь и просунула голову в медкабинет.

— Татьяна Гавриловна! Мама говорит, мы вас отблагодарим.

— Господи, да где вас всех носило… — проворчала медичка и снизошла: — Ладно, приноси свои анализы завтра к девяти.

В восемь утра все было готово. В смысле, подготовлено. Спичечный коробок и баночка из-под детского питания красовались на полочке в ванной. Оставалось только придумать тару — не в руках же их нести. Я пошарила по хозяйственным шкафчикам и нашла коробку из-под финских ликерных конфет. Маленькая, но высокая, как раз по размеру. То что надо.

— Заходи. — Рупь-Двадцать была уже на месте.

Я прошла в кабинет и поставила яркую коробку на стол. Рупь-Двадцать вытащила из пачки лист, дохнула на кругляшок печати:

— На, держи. Все равно все здоровые как лошади.

— Спасибо.

Неожиданно зазвонил телефон. Медичка сняла трубку и принялась болтать с подругой. «А мне тут конфеты…» — услышала я и стала пятиться к двери. Рупь-Двадцать неуклюже, одной рукой, открывала коробку. Наконец клапан поддался. Медичка заглянула внутрь — и лицо ее скривилось, словно она проглотила дохлую мышь.

«Что же в лагере будет, если еще до заезда такие истории», — думала я по дороге домой, помирая от смеха.

У меня в тумбочке хранился мешочек конфет. Именно что мешочек, маленький, шелковый, одна сторона голубая, другая зеленая. Маме на работе достались обрезки шелковой ткани — из нее шили кармашки для хранения минералов, а она взяла и настрочила таких же для домашних нужд.

Как-то в родительский день она принесла карамельки — мою любимую «Клубнику со сливками». В лагере нам давали сладкое, на полдник, обычно печенье или творожную запеканку с повидлом, но этого было мало, растущий организм требовал глюкозы постоянно.

Примерно в середине смены я заметила, что конфеты из мешочка стали пропадать. Причем худел он со странной закономерностью: исчезало ровно по две штуки за ночь. Было двадцать две — стало двадцать. Было шестнадцать — стало четырнадцать и так далее.

Не то чтобы я тряслась над конфетами — подумаешь, карамель, — интересно, кто ворует. И, главное, зачем. Так, что ли, нельзя попросить? Я бы дала.

Сколько ни пыталась я подкараулить вора — а сплю очень чутко, — так никого и не разоблачила. Чудеса. За завтраком рассказала про загадочное исчезновение Лидке Бубенко. Вообще-то я хотела поехать в лагерь с Танькой Капустновой, но ее отправили к тетке на юг, и мы договорились с Лидкой.

— А ты накачай конфеты чернилами, — посоветовала она.

— Где я их возьму?

— Где-где, из стержня.

— Из стержня не пойдут, густые слишком. Надо из банки которые.

— У тебя дома есть такие?

— Есть.

— Давай завтра сходим.

Пионерский лагерь находился всего в километре от нашего поселка. В свободное время — а наступало оно у нас после четырех, между полдником и ужином, — мы пролезали под высоким бетонным забором и сматывались домой попить чайку. Или просто бродили в лесу за территорией. Самым волнующим было ощущение, что тебя не засекли.