Время любить - Филипп Эриа Страница 24

– Ого! – крикнул Рено.– В таком случае он вырос в моих глазах, я начинаю его уважать, вот уж не думал, что он на это способен.

– Что? Что?

– Я думал, он просто сноб дурацкий, которого ничего не интересует, и тратит-то он все свои денежки на галстуки да зонтики. Правда, я его уже тыщу лет не видел: должно быть, он здорово переменился. Приношу ему свои извинения.

– Потому что он ворует "кадиллаки"? И убивает полицейских?

– Потому что, раз он помешан на машинах, он в моих глазах приобрел человеческие черты.

Я ничего не сказала и только подумала про себя, какого мнения придерживается на сей счет Жюстен, который поглядывал на Рено, улыбался и молчал.

– Слушай, сынок, я не хочу тебе противоречить, но вряд ли страсть к машинам может оправдать убийство! Или даже воровство.

– Нет, ты только вообрази себе эту сцену! Поставь себя на его место. Ночь, на хвосте мотоциклисты, свистки, сирены, фары, а он за рулем шикарнейшей машины, которая рвет сто пятьдесят – тут действительно все на свете можно забыть! У него все смягчающие обстоятельства.

Редко когда я видела своего сына в таком возбуждении, и, глядя на это восторженное лицо, я обнаруживала другого Рено, который был вовсе не моим. Надеясь обрести душевное равновесие, я снова оглянулась на Жюстена. Он улыбался, и в этой улыбке я не уловила ни капли снисхождения к моему сыну. Заметив, что я смотрю на него, он согнал улыбку с губ. На этот раз взгляды всех нас троих встретились и замкнули треугольник. И вовремя. Рено сам понял, что совершил неловкость, и, быстро поднявшись с места, подошел ко мне с лукавой миной – он знал, что против нее я безоружна,– чмокнул меня, бросив на лету:

– А знаешь, ты очень красивая, когда на меня злишься.

Он опять сел и заговорил как ни в чем не бывало.

– Ты даже представить себе не можешь, мама, что для всех нас значит машина, скорость, что значит ощущать себя повелителем мотора, который отзывается на каждое нажатие твоей ноги.

– Почему же не могу? Вожу я машину подольше, чем ты. И получше.

– Да не в том дело. Тут вопрос поколения. Ты пришла к этому слишком поздно. Ты же сама мне рассказывала, что в детстве видела на улицах Парижа фиакры и лошадей. А мы, мы родились, когда автомобиль уже был. Все наше детство мы мечтали только о том, чтобы водить машину – а их кругом были тысячи,– нестись с бешеной скоростью, стать владыкой дороги. Вспомни-ка наш старый "джип", мне было всего десять, а ты ставила меня между колен и давала мне руль. Я научился вести машину не учась, как научился плавать. Вот такие-то вещи и вырывают пропасть между поколениями. Спроси Жюстена, мы с ним одного поколения.

– Ну-у,– протянул Жюстен, привлеченный в свидетели и старавшийся действовать как можно осмотрительнее.– Я, конечно, не против. И сам хотел бы иметь малолитражку, даже, скажем, "дофина". Но все эти бешеные виражи, как в гангстерских фильмах...

– Потому что ты – человек холодный. И, главное, сейчас не решаешься принять ни ту, ни другую сторону. А я вот отстаиваю свои убеждения. Каждой эпохе свойствен ее романтизм и тот, о котором я говорил,– это наш романтизм. Я же тебе тысячи раз объяснял, мама: теперь существуют новые мифы.

– Ради бога, уволь! Не говори, пожалуйста, о мифах и романтизме в связи со всей этой грязной историей и с золотой молодежью.

– Да все это совсем не так. Ты совсем не о том. Для Патрика это вовсе не грязная история. Тебе рассказывали, что он и сам грабил? Что он участвовал в налетах? А вот и нет, он бескорыстный. И пожалуйста тебе доказательство – он вполне мог бы в тот вечер удовольствоваться машиной достаточно мощной, но поскромнее, и на него никто и внимания бы не обратил. А он нет: угнал машину редкой марки. Из любви к искусству, из любви к приключениям. А теперь против него все общество: понимаешь, почему я говорю о романтизме... Послушай, разве я сказал, что одобряю Патрика?

– Слава те, господи!

– Просто я пытаюсь его понять. Рассматриваю в общей связи со всем...

– Пусть так... Во всяком случае, его ответственность, его казус, то, чем он рисковал, меня не касается. Словом, никакого отношения к нам это не имеет, ты сам запретил мне вмешиваться в эту историю...

– Извиняюсь. Тогда я еще не знал подлинной подоплеки. Теперь узнал, и это все меняет. Теперь мне ясна психология Патрика. Нельзя оставлять его в беде. Ты должна поехать.

– Вот еще новое дело!

– Если нужно, я с тобой поеду.

– К следователю? На разбор дела? К счастью, твои показания не будут учтены: ты, мой мальчик, еще несовершеннолетний.

– А я переговорю с моим опекуном, он ведь из их лагеря. Что, не ожидала? И ты не сможешь мне в этом помешать!

Он бросил эту фразу мне в лицо как вызов. Тон его изменился. Вернее, наш тон. Под моим гневным взглядом мой сын и не подумал сдаться, но тот, другой, посмотрел на меня так, что я поняла – еще одно слово, и он разочаруется во мне.

– Предпочитаю говорить о чем-нибудь другом,– уже спокойнее произнесла я.– Простите, пожалуйста, Жюстен. Ирма! Почему ты до сих пор не накрыла на стол?

Судя по тому, что Ирма сразу же появилась на мой зов со скатертью и с посудой, уже приготовленной на столике на колесах, я догадалась, что она была начеку и, разумеется, слышала наш разговор из кухни. Я избегала смотреть на нее: Ирма явно была на моей стороне, но я не желала выступать общим фронтом против моего сына.

Ужин наконец начался. Мы не разговаривали. Ледяное гаспашо с полагающимся набором пряностей, которые приходилось передавать соседу, отвлекло наше внимание, как бы снова связало нас. Спор не лишил моего сына аппетита, да и меня тоже. Мне хотелось пить, и я нарочно подставила Рено стакан, а не налила сама себе, чтобы он не подумал, будто я на него сержусь; он не торопясь стал наливать вино, в это мгновение мой взгляд упал на его голую руку. Рука эта описала над столом такую гибкую и мягкую дугу, что у меня сердце захолонуло. Тут я вспомнила весь сегодняшний день, и меня охватило отчаяние.

– Мы все немножко нервничаем,– начала я.– И все потому, что ждем завтрашнего дня.

Мой сын, не столь гибкий, как его руки, промолчал.

– Пойми, милый, вовсе еще не доказано, что мое вмешательство пойдет на пользу Патрику.

– Ведь мы о другом решили говорить...

– Ты отлично знаешь, что я не желаю затыкать тебе рот. Или навязывать свою точку зрения.

Он взглянул на меня, и в глазах его неожиданно промелькнула чисто мужская ирония.

– Но, мама, навязывать мне свою точку зрения бесполезно. Впрочем,добавил он, решив больше не дуться или же слишком уверенный в своей правоте,– в этом пункте ты все равно не можешь заставить меня изменить точку зрения. Я вовсе не считаю, что эти две тетеньки такие уж симпатичные, но они ведь не глупенькие девочки, смотри – я объективен. Если бы вся эта махинация была ни к чему, они не стали бы выдумывать ее, да еще вместе с адвокатом. Если не ошибаюсь, тетя Анриетга – это та самая, что все время повторяет: "Не забывайте, что я в своем праве"?