Аватара клоуна - Иван Зорин Страница 24

Поводок у Параскевы оказался коротким, удаляясь, её фамилия ещё звенела из разных мест, как колокольчик, пока не затихла. Вечерами я по-прежнему слушаю, как выплёскиваются на берег сомы, блуждаю в двухъярусном сне, покидая его только затем, чтобы сочинить очередную книгу. Мои часы показывают вечер, как и раньше, от одиночества я пускаю в постель кота и перечитываю свои книги. А когда девственность гнетёт меня с особенной силой, я беру с полки самую дорогую из своих фантазий. Это рассказ про Параскеву —

«ЦЫГАНСКИЙ РОМАН».

Глухо вскрикнула птица и, захлопав крыльями, тяжело опустилась на ветку. Распластав руки по коромыслу, мимо огороженных могил проплыла деревенская баба. «Надо же, толстуха, – поглядел ей вслед Егор Бородуля, – от неё, небось, и зеркало трещит». И решил, что день не сложится.

– Дурная примета, – прочитал его мысли Корней Гостомысл, – вёдра-то пустые…

Они лежали под развесистой липой и считали падавшие сверху жёлтые листья.

– Хочешь спать – не прислушивайся к шорохам, – осадил его Егор. Но обращался он больше к себе: – Всю жизнь не загадаешь, как будет, так будет…

И вынув из кармана гребень с набившейся перхотью, стал вычёсывать упрямые колтуны. Корней вздохнул:

– Мне иногда так кажется…

– Когда кажется, крестятся, – беззлобно вставил Егор. Корней закашлялся, поднеся кулак, покосился на могильные кресты, о которые чистили клюв чёрные грачи.

– Да нет же, послушай, мне иногда кажется, что у каждого есть кто-то наверху, ангел или двойник… – Сняв кепку, он погладил лысину. – Двойник этот живёт вместо нас – любит, творит, мыслит, по желанию едет то на юг, то на север, ставя перед собой ясную цель. А мы, как тени, лишь безотчётно повторяем его движения, и оттого жизнь представляется нам чередой бессмысленных поступков…

– Ну ты, философ, может, заткнёшься, – сплюнул Егор и, дёрнув чуть сильнее густую шевелюру, вскрикнул от боли.

– И связь наша с этим «кем-то» односторонняя, – пропустил мимо ушей Корней. – Лишь иногда нам удаётся коснуться его – во сне или мечтах. Тогда мы видим истинную жизнь, которая не натыкается на убогие, мелкие препятствия, а парит над ними, как птица, взирая на громоздящуюся внизу неразбериху…

– Во даёт! – не выдержал Егор. – Ну зачем мне знать про другую жизнь, если свою проведу здесь? Я и так жалею, что лишнее узнал, что в школе математике учили и заставляли на пианинах играть…

Про себя он подумал, что образование, как горб или рюкзак, тянет вниз, что жизнь, как клинок янычара, рубит тех, кто высовывается, а невежество заразно – стоит одному встать под его мерку, как остальные тут же равняются.

– Нет, наша подлинная сущность, настоящее «я» находится вне тела… – достав платок, Корней промокнул лысину, сняв очки, протёр запотевшие стёкла. За линзами его рыбьи глаза казались крохотными, про такие говорят, что они видят всё, а их – никто. – Бывает, видишь себя со стороны – ходит, ест, спит какой-то механический автомат, ругается, злится, деньги считает… И так стыдно за него делается, до чего бездарно он дни проводит! Будто слепой, будто несмышлёный! А это не ты себя видишь, это кто-то на свою тень земную косится…

Повисшее молчание резало уши, как протекающий кран.

– Или вот как бывает, – отвечая своим мыслям, заметил вслух Корней. – Во сне вызывают тебя к доске, учитель задаёт трудную задачу. Ты пыхтишь, краснеешь, уж и пот на лбу выступил, и в мелу весь, да только напрасно. Чешешь затылок, а в голову ничего не лезет! И вдруг сосед по парте руку тянет, чтобы в два счёта задачу решить. И ты не понимаешь, как же ты сам раньше не догадался. Но ведь это твой сон, ты одновременно в нём и зритель, и режиссёр, тогда почему решение было тебе неизвестно? Если ты один выступаешь в трёх лицах – и за себя, и за товарища, и за учителя? Значит, внутри себя мы вовсе не одни и снами распоряжаемся лишь частично, как и жизнью…

Разговор не клеился. Слова подбирали тяжело, точно тащили из колодца полное ведро.

Корней подумал, что люди, как перепелиные яйца – их кропят разные пятна, а в гнезде не различить. Но сказал совсем другое:

– К прозрению, как к рекорду или смерти, идёшь всю жизнь…

– А мне сдаётся, – невпопад заметил Егор, ковыряя ногтем расчёску, – что мы давно умерли и теперь бродим по земле, как призраки…

Егор прожил с женой так долго, что после развода навсегда запомнил свою первую безбрачную ночь. «Заруби на носу, дорогой, – мурлыкала жена, жмурясь так, что её изогнутые ятаганом ресницы прятали кошачьи зрачки, – о чём бы ни говорили мужчина и женщина, речь всегда идёт о сексе». Жена была страстная, и Егор просыпался со следами зубов на щеке. А в то утро вместо укусов на щеке красовался отпечаток от пуговицы на наволочке.

Семейная жизнь, как бритва, – от постоянного пользования становится безопасной. Корней был женат, казалось, с рождения. У его жены был абсолютный музыкальный слух, она всё время напевала популярные мелодии, попадая в ноты так же легко, как ему в лицо, когда плевала. Корнею врезалась в память их поездка к морю, дешёвая гостиница, в которой они провели медовый месяц, и пропахший тиной пляж, на котором ему впервые захотелось прекратить её пение. Он так и не понял, почему не убил жену, прожив с ней столько лет. «Жизнь – это суд, на котором разбирается одно и то же дело: судьба против человека», – подумал Корней, слушая, как Егор шепчется с Богом, в которого не верит.

Было время, когда мысли сливаются с воспоминаниями, а желания сбываются, если загадать их, скрестив за спиной пальцы.

Тусклое солнце плющилось о горизонт, и на шестах уже горланили зорю петухи.

– С лица воду не пить, – безразлично заметил Корней.

– Встречаются такие, что им у зеркала ужинать – значит аппетит портить… – меланхолично откликнулся Егор. – От них даже отражение в зеркале морщится…

И опять замолчали.

– Наша жизнь, как драный тулуп, – вдруг произнёс Егор, – выверни её наизнанку – никто и не заметит… – Его язык удивлённо извлекал слова, будто впервые пробовал их на вкус. – И носить её можно задом наперёд, проживая от смерти к рождению…

Почувствовав, что сморозил глупость, он попробовал выкрутиться:

– В жизни-то всё перемешано – и горе, и радость, и слёзы, и смех…

– Оттого она такая серая? – взвизгнул Корней.

– Чёрная полоса в жизни соседствует с белой, – важно пробасил Егор. – А человеку разрешается её кроить. Можно, к примеру, на несчастнейшую полосу заплатку из счастья поставить…

– Значит, по-твоему, нельзя все страданья одним махом оттяпать?

– Нашёлся такой мудрец. Перед тем как родиться, ему показали его будущую жизнь. Так он отрезал у неё самые чёрные куски, а потом мало показалось. Когда куцую жизнь посмотрел, взмолился – дайте ещё попробовать. Ему дали. Он снова откромсал те куски, что почернее. И опять недоволен. Можно ещё? А кончилось тем, что от жизни ничего не осталось, так он и не родился…