Большой Гапаль - Поль Констан Страница 24

— И все-таки, Мать моя… — попыталась было протестовать Настоятельница.

— И все-таки, Дочь моя, это именно так, — повысила голос Аббатиса, — вам придется смириться, что еще не пришло время занять мое кресло. Если бы вы меня попросили, я бы вам уступила. Но отнять его у меня исподтишка, с помощью клеветы и предательства! Купить место, которое передается по наследству, надеяться ценой интриг заполучить кресло, которое достигается лишь добродетелью! Не говоря уж о том, что я не могу простить вам, что вы имитировали свободомыслие, вместо того чтобы и впрямь мыслить свободно, притворялись, будто испытываете удовольствие, вместо того чтобы испытывать его по-настоящему, одним словом, подносили ложку ко рту лишь для того, чтобы тут же выплюнуть ее содержимое. Фи, Сестра моя, вы наверняка полагаете, будто благодаря этому делу попали в большую политику, стали одной из избранных, в действительности же вы проявили здесь банальную злобу.

Впрочем, — продолжала она, стоя перед монахиней, сжимающей в ярости кулаки, — мне следует признать за вами некую особенность: среди всех этих замарашек, которых вы называете своими сестрами и которые готовы служить на коленях, лишь бы пройти в узкую дверь, вы можете проникнуть туда, ползя на брюхе, право же, вам ведь известно, что для вас не существует ничего достаточно низкого.

Женщины бросили вызов одна другой. Трудно сказать, какая из них ненавидела другую сильнее — великая Аббатиса, видевшая, что ее пытается уничтожить та, которую она всегда считала чем-то вроде собственной служанки, или же монахиня, которая всю свою жизнь прожила рядом со славой, не согревшись ни единым ее лучиком, которая вознеслась столь высоко лишь для того, чтобы с ней стали обращаться гораздо хуже, у которой из всех банкетов в памяти осталось лишь разнузданное пьянство, а из всех концертов — лишь речи Аббатисы, что возносили ее над всеми инструментами.

— Убирайтесь, — произнесла Аббатиса, выпроваживая ее, — отправляйтесь делать очередной донос, Кардинал ждет вас, впрочем, он чем-то даже похож на вас: гнусность сближает вас обоих.

Впрочем, Кардинал больше походил не на монахиню, а на другого кардинала, от которого взял костюм и даже попытался придать себе такую же внешность: бородку и закрученные кверху усы. И поскольку тот кардинал являлся для него идеалом и конечной целью, нынешний тщился подражать его умонастроениям: то же благоговение перед сильными, то же высокомерие и спесь перед слабыми. Чем выше поднимался его собеседник по иерархической лестнице, тем неуверенней и незаметней становился Кардинал, но стоило положению пошатнуться, ничто не могло смирить кардинальской ярости. Так и жил этот Кардинал между приступами страха и вспышками гнева, умудряясь поддерживать между ними некое равновесие, что принесло ему репутацию человека справедливого. В эту самую минуту, поскольку он дрожал перед Принцем де О., братом нынешнего папы, он взъярился против Аббатисы и против той пропащей девки, которую принц, сделав поначалу своей любовницей, только что отправил восвояси. По счастливой случайности, которая была и не случайностью вовсе, а результатом интриг Настоятельницы, следы беглянки вели в монастырь Софии-Виктории. Кардинал расставил ловушку и благополучно захлопнул ее за своими жертвами, одержав победу в результате единственного сражения.

Сидя в своем аббатском кресле, прикрыв в задумчивости глаза, София-Виктория обдумывала: какое же из всех несчастий и разочарований последнего времени переживается ею больнее всего. В душе развертывалась целая гамма неведомых страстей: от обыкновенной грусти до самой неистовой ярости, и она думала, что, играя прежде лишь на презрении и гневе, она, должно быть, лишила себя удовольствия испытывать мечтательную печаль или томное разочарование. Она думала об этом вскользь, подобно тому, как генерал производит смотр резерва, и без того зная, что в этот раз, точно так же, как и в прошлый, привлекать его не станет и на войну отправится один. Брат мой, шептала Аббатиса, именно здесь должны были бы вы отомстить за Азенкур! И, слегка воспрянув духом, она мысленно представила все эти победы, оставалось лишь придумать способ, каким должны были они быть одержаны… как неожиданно размышления ее оказались прерваны. Ей сообщили:

— Госпожа Б. де П. де Ф. и де О.

— Жюли, — воскликнула Аббатиса, — вот уж как нельзя более кстати!

— Мадам, Мадам, — умоляла Жюли Б. де П., бросившись к ее ногам, — спасите меня, Принц меня прогнал, Кардинал разыскивает, чтобы заточить…

— Ну хватит, — прервала ее Аббатиса, — ваше имя прекрасно свидетельствует об этапах вашего жизненного пути, вы, должно быть, совершенно истощены! Похоже, после Турции вы освоили всю географию! Нет-нет, объяснять ничего не надо, я и так по вашему присутствию вижу, что после дней наслаждения последовали дни горечи и разочарований. Ничто не могло доставить мне меньше радости, чем ваше появление здесь. Я полагаю, что вкупе с Кардиналом и Настоятельницей вас мне послал Господь, чтобы сильнее унизить меня. Он таким образом указывает мне, что мой крестный путь не будет озарен славой, и мне предстоит окончить свои дни не просто между двух воров, но между двух шлюх. Нет, не уходите, я предоставляю вам убежище, о котором вы пришли просить меня. Мы велим закрыть двери, чтобы вас защитить. Я отдам приказ гвардии.

Боже мой, — продолжала она, — мне-то представлялось совсем другое сражение, но у меня уже нет сил, и ждать я больше не могу, мне предстоит умереть из-за этой пропащей девицы, из-за убогого жизненного поприща, из-за грязных оргий жалкой выскочки, мне предстоит умереть из-за украденного колоска пшеницы, потому что вы, похоже, умудрились унаследовать все сомнительные достоинства как вашей многоуважаемой мамаши, так и вашего многоуважаемого папаши. О Господи, — простонала она, — вы выпили осадок, мне осталась одна грязь.

Кардинал торопил своих людей, он имел намерения захватить Жюли, дабы поместить ее, согласно требованиям Принца де О., в приют Кающихся грешниц, отправить Эмили-Габриель домой, заточить Аббатису и поставить Настоятельницу во главе монастыря. От монахинь, которые и так все уже находились в его власти, он не ожидал никакого сопротивления.

Вначале было послано письмо с предупреждением, на которое в монастыре ответили колокольным трезвоном. Затем люди кардинала предприняли попытку вскарабкаться на стены, но, долго ползя по своим веревочным лестницам, они оказались в весьма уязвимой позиции, и гвардейцы Аббатисы, призвав на помощь влюбленных в них монахинь, развлекались тем, что сбрасывали их вниз. Тела падали и разбивались у подножия стен, застыв в нелепых позах. Как в добрые старые времена, в котлах стали кипятить масло, запасы которого в монастыре были неисчерпаемы. Распевали из Ветхого Завета: Ликуй, дщерь Сиона! — на что кавалеры отвечали песней из своего военного репертуара: На мосту Авиньон. Таким образом, осажденным удалось выиграть целый час передышки, и они отпраздновали свою победу шампанским. Как прекрасно выглядело начало военных действий в монастыре де С.!

Кардинал, раздраженный неожиданным сопротивлением, пожелал сломить его во что бы то ни стало. Он, в свою очередь, назначил себя генералом, удвоил количество войска, вооружил всех мушкетами и даже дал пушку. В полночь главные ворота пали, нападавшие ворвалась в монастырь, монахини стали спасаться бегством. Солдатня бросилась за ними вдогонку, желая получить от них то, что обычно достается победителям. Те обнаружили, что эти пришлые мужчины нравятся им гораздо меньше, чем те, к которым они уже привыкли и которые имели возможность доказать свое превосходство. Монахини кричали «на помощь», «спасите» и даже «пожар», что обычно кричат женщины в отчаянных ситуациях, но половина гвардейцев Аббатисы разбежалась, а те, кто остался, отдали себя в распоряжение Настоятельнице.