Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко Страница 24

— Еще чаще мне уже не вынести, — проговорила Лушка, всё меряя собой. Добавила: — Я не люблю о таком. — И, уже отворачиваясь, уже уходя, заметила взгляд Марьи — огорченный, все еще чего-то ждущий, но не задержалась, пошла, а за спиной сомкнулось чужое одиночество.

В палате Лушка возмутилась собой: тоже мне цаца. Ну, заумная бабенка, так и что теперь. От заумности, наверно, и лечат. А Лукерья Петровна у нас такая, Лукерье Петровне — чтобы любимые мозоли не тревожить, она у нас всегда под дурочку работала, с дураков какой спрос, а тут человек нормальный, на полцены не соглашается, хочет разобрать, на каких условиях его пригласили в жизнь.

Лушка усмехнулась, вспомнив, как сравнивала себя с теми, кто считался умным, заглядывала в них, будто в пустой кувшин, пренебрежительно удивляясь, что не обнаруживает оправдывающих титул обстоятельств. Нахватались кувшинчики верхушек, будто сами глину месили. Лушка этих кухонных аристократов терпеть не могла и, что бы они ни провозглашали, наперекор ни с чем не соглашалась и, ввиду недостаточной загруженности образованием, нахально перла отсебятину и всякий вздор, а может — и не всегда вздор, у кодлы ее анархические приемники имели успех, а умник на глазах у всех линял и затыкался. Получалось странно. Получалось, что умники свое умное не защищают и, стало быть, не любят, стало быть, догадываются, что оно им не свое. И они казались Лушке мелкими воришками, неожиданно застигнутыми в чужом кармане. И она вместе с ними тоже.

Нет, от всего умного Лушку тошнило.

Марья опять лежала на своей кровати очень параллельно и вещала всем, кто пришел слушать:

— …Потому что Точка породила мир. Точка — это Бог!

— Чего перевертываешь-то? — поежилась какая-то тетка. — Вот как грянет на твою голову… Это Бог все породил. От Бога все. И точка от Бога. Потому что самое малое, что есть.

— Ну, ты умница! — согласилась Марья. — Ты голова! — Тетка невольно разулыбалась и потупилась. — Самое малое — и я про это! Мир не мог начаться с большого. И со среднего не мог. Только с самого малого — с точки!

— Нет, — испуганно мотнула головой деваха. — Бог сразу был большой!

Марья кивнула, не находя противоречия. Подтвердила:

— Громадный! Бесконечный… Совсем бесконечный — никаких границ ни наружу, ни внутрь. Вы представьте — совсем без границ… Никакой опоры, сам в себе тонет…

— Почему — тонет? — прошептала деваха.

— Потому что во все стороны никакой разницы… — Марья даже глаза прикрыла от картины, которую видела. — Во все! Да и сторон нет. Такое бесконечное и такое беспомощное…

— Как ребеночек, да? — посочувствовала деваха.

— И везде один, и ничего другого неоткуда взять — потому что эта твоя бесконечность нигде не кончается…

— Бедненький… — всхлипнула деваха. — И пожалеть некому. Как же справился-то?

— Очень просто, — сказала Марья. — Положил начало. Разделился внутри себя… Завеса в храме разодралась надвое.

— Ну да, — согласились с дальней койки, — а потом опять надвое, а потом пойдем…

— А теперь звезд-то, травы-то, зверья-то, — вздохнула тетка. — И людей шесть миллиардов, и я среди них… Неужели и я Богу зачем-то?

Резко распахнулась дверь. Все вздрогнули, даже Лушка. Только Марья меланхолически повернула голову: белый халат.

— Опять? — возмутился халат. — Немедленно разойдитесь! А вы, милочка, не волнуйте больных божественным. Вынуждена доложить о всех Главному.

— Да я только ножницы попросить, — замельтешила Лушка. — Ногти, видите? Как у курицы, шлепанцы протыкают!

— Что? — заморгал халат. — Какие ножницы? Ножницы здесь не положены, обращайтесь к нянечке… Да, я что-то хотела еще. Что-то еще, что-то еще… А где остальные?

— Остальные — это я, — принимала огонь на себя Лушка. — Я там сидела, теперь тут…

Халат строго хмурился, шарил взглядом на заправленных кроватях, под кроватями, повсюду была законная пустота, только эта Гришина бормотала про ножницы.

— Ножницы — у сестры-хозяйки, — сурово изрек халат. — И только по субботам!

И неохотно удалился, предупреждая палату начальственной спиной.

Повисло молчание.

— Не стоило… — пробормотала Марья.

— Да ну! — дернула плечом Лушка. — Мы тут не в партизанах — каждую минуту командовать.

Марья хохотнула.

— Хорошо они у нее за спиной протискивались, а она в окно смотрела. — Опять хохоток. — Это у тебя как?

— Случайно. Разговор испортила, корова…

— Наговоримся, время есть, — сказала Марья.

— Про время ты тоже знаешь? — уцепилась Лушка.

— В каком смысле?

— Ну, в этом, — пояснила Лушка, — в божественном.

— А почему спрашиваешь?

— Ну, не так с ним что-то, со временем. То такое, то этакое, а придуряется одинаковым.

— Да его вообще нет, — равнодушно сказала Марья. — Это только палочки для счета. У приготовишек.

— А когда считать научишься?

— Ну и будешь к вечности прибавлять вечность.

— Мне надо спросить, — проговорила Лушка, глядя перед собой. Марья вроде бы кивнула. — Важное, — сказала Лушка. — Совсем важное. — Марья кивнула снова. Хорошо, что она молчит. Но мне придется словами. Слова стоят у меня в горле. — Если я… что-нибудь ужасное. Совсем ужасное. И поняла только потом. И это ужасное — навсегда. Не изменить. И вот теперь жить. Не жить было легче. Но я и это поняла — что легче нельзя. Я не хочу легче. И вот я думала — снова, снова, снова… О том, что получилось. Умирала, оживала, умирала, оживала… И вдруг совсем недавно, несколько дней назад, вдруг — о другом… Снег летит, солнце, весна будет, еще какое-то… Не имеющее отношения. Предательство. Я предала свое ужасное. Как бы забыла. Нет, я не забыла, оно все время внутри. Но вот видишь — говорю, целыми днями смотрю на других… Посторонние впечатления. И чувства посторонние. Как мне к этому? Нет, подожди. Самое главное — я хочу, чтобы… в общем, чтобы мне отплатили. Я не хочу облегчения, не хочу никакого прощения, совсем не хочу… да это и вынести невозможно. Была вина — и с какой-то там минуты вины нет? Невозможно. Пусть наоборот. Пусть какой-нибудь Бог мне отплатит. И пусть сполна. Но я… Я перестаю думать об этом… о том, что совершилось… Я что-то забываю?.. — Марья все молчала. — Ты ничего не скажешь? — тихо спросила Лушка.

— Я пытаюсь не сказать пустого, — ответила Марья.

— Я могу подождать, — согласилась Лушка.

— Не в этом дело. Допустим, я выдам формулу, какой-то умный ответ, но у тебя-то какие основания этому верить?

— А нельзя — чтобы точно?

— Точно можешь только ты сама. Я не хочу кормить тебя рыбой.

— Это как?

— А это принцип: или давать человеку раз за разом готовую рыбу, или научить его рыбу ловить.