Полцарства - Ольга Покровская Страница 24

* * *

«Вот так… – думал Курт, взглядывая откуда-то сбоку на собственную совершившуюся судьбу. – Жизнь, посаженная в несчастливый день, гнившая и сохнувшая с самой юности, закончилась старым алкоголиком под колёсами. Если бы не дикий тормозной путь и не вино в пиццерии – ещё можно было бы надеяться на продолжение. Но при нынешних обстоятельствах…»

Когда Софья вздумала геройствовать, у Курта и в мыслях не было возразить. Он знал, что не примет наказание от государства. Вот этого – нет, не будет! Только совесть имеет право измываться над ним, больше никто. Но и о том, чтобы за него отдувалась Софья, не могло быть и речи. В её поступке он увидел лишь отсрочку – шанс собраться с мыслями.

Дома он откупорил бутылку недорогого и резкого аргентинского вина и на третьем стаканчике совершил окончательный выбор: написать подробную, оправдывающую Софью записку и закрыть неудачный проект под именем Курт, ну, или Женя Никольский, кому как привычнее.

Он решил снять с себя жизнь спокойно. Кинуть её на стул у кровати, лечь и уснуть. С этой целью уже давно им были сделаны неумышленные приготовления, а именно – припасена пачка медикаментов, отнятая у нервной, страдавшей бессонницей матери. В пылу обид на сына она грозила ему, что пустит таблетки в ход. Курт не был уверен, что способ надёжен, но суетиться и подыскивать что-то ещё уже не было времени. Он принял имеющийся расклад как судьбу и, допив вино, ещё раз оглядел мрак внутри и снаружи. Нет, никаких сантиментов в адрес мира, который собирался оставить, не шевельнулось в нём. Решение было верным. Он дал себе сутки на наведение порядка и раздачу долгов.

Появление в приюте Аси поразило его. Эта светлая девочка пришла в день казни – не для того ли, чтобы отменить приговор? Но нет, она просила помочь сестре, а значит, подписала его. Что ж, так даже лучше – не будет напрасных сомнений.

Выйдя из парка и перейдя дорогу, отделяющую лесной массив от квартала, Курт вошёл во двор, где раньше жила его бабушка, а теперь, вот уже пару лет, – он, её внук. Поднял взгляд к белому небу: бабушка, ау! – и мимолётно подумал: а может, не надо таких уж крутых мер? «Надо, Женька, – ласково отозвалось в мозгу. – Ты духовный банкрот. Вляпался в то самое банкротство, когда стреляются – просто из чувства самосохранения!»

Усмехнувшись парадоксу, он прошёл по двору, отметил, что дама в «пежо» слишком уж яростно вопит на амбала в джипе, занявшем её парковочное место. Открыл электронным ключом подъезд и вдруг осознал: как-то ребячливо, не всерьёз, он относится к задуманному шагу. Как если бы это было кино в записи. Выключил, не досмотрев, – завтра включил опять – устал, спать захотел – снова выключил… Может, так оно и окажется?

Дома Курт вспомнил, что не позвонил матери. Это надо было сделать обязательно, а то ещё начнут разыскивать раньше времени.

– Мам, улетаю в Берлин, на выставку, – сказал он грустно. – По работе, на пару дней, срочно пришлось подменить одного парня. В аэропорту уже, да. Звонить не буду. Долечу – скину эсэмэску! Короче, ты не волнуйся.

Но мама, хотя и привыкла, что сын время от времени куда-то срывался, всё же разнервничалась. «Ни тоски, ни любви, ни обиды», – думал он, выслушивая её смешанные с укорами наставления. Хотел сказать на прощание, что, наверно, не любит её или любит совсем немного, но не стал. Зачем всё портить?

За вчерашний день он успел разобрать почти все свои бумажки и файлы. Не велик архив. Оставалось последнее. Он снял с компьютерного стола монитор, ноутбук и колонки. Мелочь – бумажки, колпачки от ручек, несколько истертых фенечек, которые не носил, по-простому ссыпал в пакет и бросил в мусорное ведро. Стер завалявшейся под столом футболкой пыль и сухие лепестки герани, налетевшие с окна. На расчищенную поверхность положил записку, которая должна была освободить от вины Софью. Он указал в ней, когда и в каком заведении ел пиццу и пил вино и что официанта звали Денисом – он, может быть, вспомнит клиента, которому при оплате счёта не хватило денег на карточке. Написал, что его спутница Софья Спасёнова взяла на себя вину с перепугу – это он, нижеподписавшийся Евгений Никольский, шантажировал её, угрожал дочери.

Вот и всё. На край записки, чтобы не сдуло сквозняком, поставил фонограф.

Ещё пара часов ушла на всякую ерунду вроде заправки стиральной машины и мытья сковородок. Не то чтобы ему хотелось прослыть чистюлей, но хотя бы минимальный порядок навести было надо – всё же будут приходить разные люди. Первыми, скорее всего, заволнуются приютские – Пашка с Наташкой, Саня. Может быть, и зайдут – ведь повесил он им ключи.

Напоследок ему захотелось под душ – смыть стыд и копоть неудавшейся жизни. Но разбираться потом с кучей кудрявых волос! Только высушить эту чащу – уйдёт полчаса. Курт уже не мог ждать. Внутри нарастал бешеный стук, будто кто-то из грудной клетки ломился на волю.

Закончив дела, он отправил матери эсэмэску: «Долетел» – и выключил телефон. Сбегал на кухню за пивом – не водой же смерть запивать! – и, поглядев на приготовленную постель, подумал: вот сейчас он примет лекарство и ляжет, как в детстве, на бочок – спать. Вспомнит что-нибудь хорошее – бабушку, Кашку. Одеяло натянет на уши, и ничего страшного с ним больше уже не произойдёт.

После исповеди брату у Софьи полегчало на душе. Возвратившись, она уснула намертво, а когда проснулась, субботнее утро с тучками показалось ей добрым. За окном шуршала капелью, звенела птичьими голосами оттепель. Завтра Масленица, а за ней весна – будет слякоть и свет, головная боль на перемену погоды, надежды и крушения надежд. А разве, Соня, ты мечтала когда-нибудь о гладкой занудной жизни? Нет уж, пусть будут битвы и риск, и героическое безрассудство. Главное – не поддаться унынию!

Завтракая в тихом доме – Ася с Лёшкой повезли собак в приют, а Серафима с хомяком дрыхнут, – Софья обнаружила в почте письмо. Кузен Болеслав, бесценный друг детства и первая любовь, человек, по образу и подобию которого она старалась выстроить себя, прилетал в Москву в понедельник. Пару лет назад основатель европейской сети школ, призванных помогать клиентам достигать успеха в разных жизненных сферах, а также обучать профессиональных коучей, предложил Софье обустроить московский филиал – она взялась и справилась.

Формальным поводом визита Болеслава в Москву была презентация его новой книги, от которой он сперва отказался, но буквально вчера передумал и дал добро. Софье была известна причина перемены решения. В день после аварии она позвонила ему из офиса и наговорила лишнего – о случившейся беде, об отчаянии, о том, что вряд ли ей удастся и дальше курировать деятельность филиала – из тюрьмы это будет неудобно.

Софья не думала, что Болека растрогают её жалобы, и ошиблась. Он ухватился за её признание, как будто только и ждал повода прилететь.

К письму прилагалась фотография: распечатка электронного билета на самолёт, прихваченная знакомой рукой – крой кисти изящный и крепкий, светлый шрам под суставом большого пальца. (Софья лично была свидетельницей тому, как юный Болек неловко махнул топором.) Подлинная рука маэстро Болеслава! Фокус на пункте прибытия – «Москва» и ниже подпись: «Держись! Скоро буду!» – черкнул по экрану. Многие коллеги и подчинённые получали от Болеслава подобные знаки внимания. Это был его стиль. Трогательный, но вовсе не гарантирующий любви к адресату.