Под розой - Мария Эрнестам Страница 24

— А вот и наша Ева! Образец добропорядочности. В отличие от меня. Но и у нее есть свои недостатки, хотя папочка считает ее самим совершенством. Например, она должна была купить цветы, но забыла… Вот что значит полагаться на детей…

Она велела мне сесть меж двух мужчин, которые с интересом меня разглядывали. Мне было всего четырнадцать, и я была абсолютно трезва, зато у меня не было морщин и были длинные золотисто-рыжие волосы. Все в этом мире вертится вокруг спроса и предложения.

Мужчина, сидевший справа, был не так пьян, как остальная компания (за исключением папы). Его звали Бьёрн, он работал вместе с мамой. Ему было лет пятьдесят — он был намного старше моих родителей, но выглядел неплохо для своего возраста: подтянутый, с едва тронутыми сединой волосами. Бьёрн довольно мило попытался выяснить, кто я такая, потом поинтересовался, как мои дела в школе и чем я занимаюсь в свободное время, так что у нас завязалось что-то вроде светской беседы. Он упомянул, что в юности много путешествовал, рассказал мне об экспедициях в Канаду, о том, как забирался на скалы в Альпах. Чем дальше, тем больше взгляд его затуманивался, а ноги начали нетерпеливо ерзать под столом.

— С тех пор многое изменилось, — сказал он и сделал глоток коньяка, поданного к шоколадному муссу. — В то время я и сам был как скала. Всегда с гордо поднятой головой и прямой спиной, я не замечал всего того дерьма, что окружало меня со всех сторон. Я был таким сильным. В кармане у меня не было ни эре, но зато я был независим и готов преодолеть любые препятствия. Выпьем за тебя, милая! У тебя вся жизнь впереди, используй эту возможность! Слышишь, Красная Шапочка!

Он обнял меня рукой за плечи и заглянул в глаза. Я заметила у него слезы. Я была почти тронута, но тут мамин резкий голос разрушил интимность, возникшую между нами:

— Бьёрн! Бьёрн! Алло! Нет смысла разговаривать с Евой о любви или о путешествиях, она понятия не имеет ни о том, ни о другом. Она вообще ничего не знает о жизни.

Бьёрн не обратил на ее слова внимания, но для меня они были как пощечина. Я тут же встала, вышла в ванную и заглянула в аптечку. Обезболивающее, снотворное… таблеток тут хватило бы, чтобы усыпить кого угодно. Даже навсегда. Я трогала пузырьки с лекарствами, перебирала в уме их названия, теребила этикетки, слушала их голоса, обещавшие тишину и покой. Я была так увлечена, что не заметила, как мама вошла в ванную и встала рядом со мной. Внезапно в зеркале рядом с моим появилось ее отражение. Светлые волосы рядом с золотисто-рыжими. Во мне проснулась ярость:

— Так значит, я понятия не о чем не имею?

— Давай, позлись, если тебе больше нечем заняться, — отрезала мама абсолютно трезвым голосом и грубо отодвинула меня в сторону, чтобы достать помаду и подправить свой хищный оскал.

Я вышла из ванной, но не вернулась к Бьёрну с его ностальгией по юности и свободе, а пошла к себе и легла. Я заснула почти мгновенно, хотя мамины злобные слова продолжали звучать у меня в ушах так громко, словно хлопала крыльями стая чаек.

Проснувшись, я сперва решила, что это Пиковый Король решил нанести мне визит. Мне снилось, что он нес меня на руках и опустил на пляже, где рассказывал о львах, крокодилах и крысах, подталкивая все ближе к воде. И вот, в тот самый момент, когда я решила, что сейчас упаду в воду, захлебнусь, утону… он внезапно обнял меня и поцеловал, очень легко, в щеки, в шею, потом нежно в губы.

Я ощутила вкус шоколада и табачного дыма и решила, что успела вовремя схватиться за веревку и увидеть крест, как вдруг поцелуй превратился в грубый и противный. Я окончательно проснулась и увидела перед собой чужие глаза. В моей постели был мужчина. Он был крупный и тяжелый, но я так резко села в кровати и схватилась за одеяло, чтобы прикрыться, что он свалился на пол. Я хотела закричать, как вдруг поняла, что узнаю его. Это был Бьёрн. Он лежал на полу, пытаясь собрать остатки своего эго, и бормотал что-то неразборчивое. За дверью громыхала музыка, я слышала смех и крики. Танцы-обжиманцы были в самом разгаре, а вместе с ними начались поиски партнера для секса на сегодняшний вечер.

— Девочка моя, малышка Ева, ты такая юная, ты не знаешь, как больно быть старым, чувствовать, что вся жизнь позади… Мне бы только один поцелуй, только потрогать тебя немного, твою юную кожу… ощутить, что такое юная девушка рядом…

Он снова забрался на кровать и придавил меня своим телом. Я пыталась его оттолкнуть, но он был тяжелым и пьяным, и не успела я сделать и движения, как одна его рука легла мне на бедро под одеялом, а другая нашла грудь под сорочкой и сдавила ее. Все это время он целовал меня противными мокрыми губами и дышал в лицо перегаром.

Почему я не закричала? Может, потому, что несмотря на отвращение понимала, что он не опасен. Бьёрн оказался человеком чувствительным, я напомнила ему о том, каким он был когда-то, и ему захотелось вернуть молодость. Поэтому я просто попросила оставить меня в покое и выйти из комнаты. Он начал плакать, но наконец внял моим просьбам и нетвердой походкой покинул спальню. Только тогда я ощутила страх. Я вскочила с кровати, захлопнула дверь, заперла ее на ключ, бросилась обратно в постель и спряталась с головой под одеяло. Ноги у меня были ледяные. Я лежала без сна, не отваживаясь спуститься за стаканом воды. Я чувствовала себя слабой и беззащитной. То и дело я доставала мешочек с ушами Бустера и спрашивала у них совета, и только после третьего разговора с ними смогла, наконец, успокоиться.

На следующее утро я спустилась вниз разбитая. Все было заставлено грязными тарелками, стаканами и переполненными вонючими пепельницами. Воздух стоял спертый. На ковре в гостиной остался черный след, словно об него тушили сигарету. Серый диван залили чем-то вроде кофе или красного вина. В довершение ко всему, кого-то стошнило в ванной, и от засохшей блевотины исходил мерзкий запах. Я чувствовала, что мое светлое «я» сегодня заставят все это убирать, и мне стало нехорошо. Папа сидел на кухне в халате, пил кофе и ел бутерброд. Я тоже налила себе кофе, прежде чем заговорить о том, что жгло меня изнутри…

— Папа, этот Бьёрн…

Папа оторвался от газеты.

— А что с ним?

— Кто он?

— Ева, я плохо его знаю. Только то, что он мамин коллега. Они как-то навещали нас на даче, помнишь? А почему ты спрашиваешь?

— Потому что он…

Я не знала, как продолжить, знала только, что случившееся ночью ужасно и мне надо с кем-то поделиться.

— Он за ужином рассказывал мне о своих путешествиях в молодости и… потом он пришел ко мне ночью, когда я спала, и…

Папа смотрел на меня. На лице его был написан ужас.

— Зашел… зашел к тебе? В спальню?

— Я проснулась от того, что кто-то лежал в моей кровати… и он лежал там и обнимал меня.

Я не могла выговорить «целовал», как ни пыталась. На моих губах словно стояла печать, не давая словам вырваться. Но ничего и не нужно было говорить, потому что папа так резко вскочил, что опрокинул чашку. Кофе залило весь стол.