Все божьи дети могут танцевать - Харуки Мураками Страница 25

— Что ж, выходит, разрыв, — только ухмыльнулся он. Совсем как писатель эры Тайсё.

Дзюнпэй не стал устраиваться на работу. Он кормился небольшими подработками, а все остальное время сочинял рассказы. В ту пору, заканчивая очередное произведение, он первым делом показывал его Саёко. Выслушивал, что она ему откровенно скажет. И, следуя ее советам, правил черновик. Он по несколько раз терпеливо переписывал текст, пока не слышал от нее: «Вот теперь хорошо». У него не было ни учителей, ни коллег. И лишь советы Саёко служили ему слабеньким маяком.

Когда ему исполнилось двадцать четыре, один его рассказ получил приз литературного журнала для начинающих авторов, после чего его вьщвинули на премию Акутагавы. За пять последующих лет его номинировали на эту премию четыре раза, что само по себе говорило о приличных успехах. Но в конечном итоге так ничего и не завоевал, оставшись вечным многообещающим номинантом.

«Для начинающего писателя такого возраста уровень текста приличный, что-то есть в описании сцен, характеров, но местами просматривается тенденция сентиментальных отступлений, скрадывается повествовательная перспектива рассказа, теряется свежесть», — часто писали рецензенты. Такацуки читал эти рецензии и хохотал:

— У них там с головой не все в порядке. Что такое «повествовательная перспектива рассказа»? Разве нормальный человек будет козырять такими словами? Так можно договориться до «скрадывания говяжьей перспективы в сукияки».

На самом пороге четвертого десятка Дзюнпэй выпустил два сборника рассказов. Первый — «Лошадь под дождем», второй — «Виноград». «Лошадь» разошлась тиражом десять тысяч экземпляров, «Виноград» — уже на две тысячи больше. Его редактор заметил, что для сборников короткой прозы молодого автора «чистой литературы» это показатель неплохой. Газетная и журнальная критика оказалась положительной, но энергичной поддержки замечено не было.

Основной темой рассказов Дзюнпэя была безответная любовь молодых. Финал, как правило, — мрачный, даже в чем-то сентиментальный. «Придумает же», — говорили люди. Но ни в какое модное литературное течение его произведения, разумеется, не вписывались. Стиль у него был лирическим, сюжеты — старомодными. Читатель его поколения жаждал куда более изобретательных форм и историй. Чего вы хотите — времена рэпа и компьютерных игр. Редактор не раз предлагал ему попробовать себя в жанре романа. Продолжай писать одни рассказы — и хочешь не хочешь, пойдут повторы, оскудеет сам литературный мир писателя. Роман в такой ситуации часто дарит совершенно другой взгляд на мир. Фактически роман куда сильнее рассказа способен привлечь к себе внимание. И если хочешь продолжать писать профессионально, специализироваться в жанре рассказа будет непросто. Причина очевидна — сочинением одних рассказов жить нелегко.

Однако Дзюнпэй был прирожденным сочинителем рассказов. Он запирался в комнате, отбрасывал все лишнее и, затаив в тишине дыхание, за три дня писал черновик. Затем четыре дня правил его, после чего, естественно, давал прочесть Саёко и редактору. По несколько раз переписывал, шлифовал шероховатости. Но судьба рассказа по сути решалась именно в первую неделю. Все важное нужно было облечь в форму именно в этот период. Такая работа была ему по душе. Предельная собранность в короткий промежуток времени. Рафинированные образы и слова. Но стоит взяться за роман — и он окажется не в своей тарелке. Как я смогу несколько месяцев, а то и целый год концентрировать внимание, управлять им? — думал Дзюнпэй. Настроиться на такой ритм он не мог.

После нескольких провальных попыток написать роман он отступился. Хотелось ему того или нет, но его призвание — рассказ. Рассказ — вот его стиль. Как ни старайся, в чужую шкуру не влезешь. Талантливый вратарь никогда не станет хорошим нападающим.

Дзюнпэй по-прежнему жил одиноко, и жизнь эта не требовала больших расходов. Брал он столько работы, чтобы хватало лишь на прокорм. Держал молчаливую трехцветную кошку. Иногда заводил нетребовательных подружек, а когда и они ему надоедали, отыскивал причину, чтобы расстаться. Иногда, примерно раз в месяц,

Дзюнпэй просыпался среди ночи в совершенном ужасе: он осознавал — как ни рой землю, от судьбы никуда не денешься. В такие минуты он либо до посинения работал, либо так же до посинения пил. А в остальном вел спокойную безбедную жизнь.

Такацуки же, как и мечтал, поступил на работу в престижную газету. Учился он постольку-поскольку, поэтому успехами особо похвастать не мог, но произвел неизгладимое впечатление на собеседовании. Комиссия приняла по нему единогласное решение. Саёко тоже, как и планировала, поступила в аспирантуру. Через полгода после выпуска они поженились. Свадьба прошла в духе Такацуки: пышно и шумно. В свадебное путешествие молодые отправились во Францию. Прямо «попутный ветер в паруса». Затем купили двухкомнатную квартиру в районе Коэндзи [15]. Два-три раза в неделю приезжал в гости Дзюнпэй, и они вместе ужинали. Молодые радовались каждому его приезду. Казалось, они получают больше удовольствия не от своей интимной жизни, а от времени, проведенного с ним.

Такацуки наслаждался своей журналистской работой. Первым делом его определили в отдел городских новостей, и он едва поспевал от одного места происшествия к другому. Насмотрелся на всевозможные трупы и, по собственному признанию, перестал что-либо ощущать от их вида. Ему приходилось видеть трупы, раздавленные машинами и разрезанные поездами, обгоревшие, полуистлевшие, жуткого цвета раздутые тела утопленников, с простреленными мозгами, расчлененные топором. «При жизни люди чем-то отличаются, а мертвые все однолики — отработанная плоть».

Нередко он возвращался домой с работы лишь под утро. В такие дни Саёко часто звонила Дзюнпэю. Она знала, что до утра он никогда не спит.

— Ты сейчас занят? Можешь поговорить?

— Конечно. Я как раз перекуривал, — всегда уверял ее Дзюнпэй.

И они болтали о недавно прочитанных книгах, о своей жизни. Иногда касались и прошлого. Вспоминали молодость, когда были свободны и могли себе позволять беспорядок и глупости. О будущем почти не говорили. За этими разговорами Дзюнпэй рано или поздно вспоминал, как он когда-то обнимал Саёко. Ее свежие губы, запах слез, мягкость грудей — все это будто произошло совсем недавно. Он даже видел те прозрачные осенние лучи солнца, впивавшиеся в татами его комнаты.

Саёко едва исполнилось тридцать, когда она забеременела. В ту пору она работала ассистенткой в университете, ушла в декрет и родила девочку. Втроем они придумывали ребенку имя и остановились на том, что предложил Дзюнпэй: Сара. «Сара — звучит великолепно», — сказала Саёко. В ночь после благополучных родов Дзюнпэй и Такацуки выпивали, сидя друг против друга в квартире, одни, без Саёко. Давно они так не сидели — за столом на кухне. И вскоре бутылка виски, которую Дзюнпэй принес в подарок, опустела.