Правила Дома сидра - Джон Ирвинг Страница 25

Не дай Бог Гомеру услышать все это из уст самой Мелони, подумал д-р Кедр. И совсем огорчился. Чему только он не учит Гомера, допустил до таких операций! Так почему же старается оградить его от темных сторон жизни?

Сестра Анджела называла Гомера ангелом, это было в ее характере. Сестру Эдну восхищала его душевная чистота и другие добродетели. И все равно д-ра Кедра беспокоило общение Гомера с «падшими» созданиями, которым в Сент-Облаке оказывали помощь, с теми горемыками, которых здесь тщательно выскабливали и которые уезжали, оставив только продукты зачатия, и с матерями, бросившими детей, в чьих судьбах он, конечно, искал сходство с судьбой матери. Какой след они оставляют в его душе?

У Гомера было приветливое, открытое лицо; оно отражало любое чувство, любую мысль, как поверхность равнинного озера малейшее изменение погоды. У него была сильная рука, на которую можно опереться, и глаза, которым не боишься довериться. Какие истории ему предстоит выслушать, а главное, в каком тоне они будут преподноситься? Не грязь волновала д-ра Кедра, а жизненная философия.

А тут еще Мелони, этот чемпион-тяжеловес отделения девочек, изливает на Гомера свою озлобленность. Это еще цветочки, думал д-р Кедр, ягодки — впереди. Ее потенциальные возможности по части просвещения Гомера виделись ему безграничными и чудовищными.

Мелони взялась просвещать Гомера во второй же вечер чтений. Гомер пришел в спальню рано, чтобы пораньше уйти. В спальне царил беспорядок; многие девочки еще не легли; увидев его, они запищали, поспешно пряча под одеяло голые ноги. Гомер смутился, стоял как потерянный посредине спальни под свисающей с потолка голой электрической лампочкой и безуспешно искал глазами миссис Гроган, которая всегда была так добра к нему. При этом он крепко сжимал в руках «Джейн Эйр», точно боялся, что девчонки силой вырвут ее у него.

Он заметил, что Мелони, почти голая, уже сидит на постели в своей обычной позе. Встретив ее буравящий взгляд, он опустил глаза, отвел в сторону, взглянул на свои руки, сжимающие «Джейн Эйр».

— Эй, ты! — услыхал он ее возглас, обращенный к нему, и вслед за ним шиканье девочек, призывающих к тишине. — Эй, ты! — повторила Мелони.

Он поднял на нее глаза и вдруг увидел выставленный в его сторону огромный голый зад устрашающих размеров — Мелони успела встать на четвереньки. На одном из тугих бедер лежала синеватая тень, скорее всего от ушиба; между округлых ягодиц темнел, вперясь в Гомера, немигающий глаз.

— Эй, Солнышко! — опять сказала Мелони. Гомер стал пунцовый, как небесное светило на утренней или вечерней заре. — Солнышко, солнышко, — приговаривала Мелони. Так и родилось это прозвище, подаренное сироте Гомеру Буру сиротой Мелони.

* * *

Гомер рассказал д-ру Кедру о поступке Мелони, и д-р Кедр засомневался, мудро ли он поступил, позволив Гомеру читать у девочек. Но обратного хода нет. Запретить читать — все равно что понизить в должности, Гомер может потерять веру в себя. Работая в сиротском приюте, колебаться нельзя. А он колебался, обдумывая судьбу Гомера, значит, в нем говорят отцовские чувства. Мысль, что он позволил себе эту слабость, стал отцом, обреченным на вечные колебания, подействовала на него так угнетающе, что он обратился к верному утешителю — эфиру, без которого уже не мог жить.

В Сент-Облаке штор на окнах не было. Окна провизорской, угловой комнаты, смотрели на юг и восток. И по мнению сестры Эдны, д-р Кедр вставал с зарей именно из-за восточного окна. Белая железная койка всегда выглядела так, словно ночью на нее не ложились. Д-р Кедр последний шел спать и утром первый вставал, почему и ходили слухи, что он вообще никогда не спит. По ночам в кабинете сестры Анджелы он печатал на машинке летопись Сент-Облака. Сестры давно забыли, почему эта комната называется «кабинет сестры Анджелы». Это было единственное административное помещение приюта, и д-р Кедр всегда там писал. Спал же он в провизорской, которая считалась его комнатой, и, возможно, д-р Кедр хотел, чтобы контора справедливости ради числилась за кем-то еще.

Кроме окон в провизорской было две двери (вторая вела в туалет с душевой). Два окна, две двери — стало быть, ни одной стены, где можно поставить мебель, и сирая больничная койка примостилась под восточным окном. В центре комнаты стоял провизорский стол, вокруг которого выстроился лабиринт запертых шкафов с хрупкими стеклянными дверцами. Считалось удобным держать медикаменты, перевязочный материал и хирургические инструменты поближе друг к дружке. Но у Кедра были на то и свои соображения. Лабиринт шкафов в центре, оставляя проход к дверям в туалет и коридор, скрывал от постороннего взгляда его койку. Из коридора ее, во всяком случае, не было видно; существенное обстоятельство, ведь в приюте ни одна дверь не запиралась.

Заставленная шкафами провизорская служила хорошим укрытием для эфирных отключек д-ра Кедра. Он любил тяжесть этих баллончиков весом в четверть фунта. Эфир — дело тонкое, требующее навыка и знания приемов. Жгучий на вкус, легко испаряющийся, эфир в два раза тяжелее воздуха; д-р Кедр мастерски давал наркоз своим пациенткам, у которых первые секунды удушья вызывали панический страх. Нервным и ослабленным он для начала капал на маску цитрусовое масло, а уж потом эфир.

Сам он не нуждался в цитрусовой поблажке. Он слышал стук баллончика, который рука ставила на пол возле кровати, но не всегда улавливал мгновение, когда пальцы другой руки разжимались и маска под действием его дыхания сваливалась с лица. Но обычно он чувствовал, как его ватные пальцы отпускают ее, странно, но именно эта рука первая возвращалась к жизни и начинала нашаривать маску, которой на лице уже не было. Он всегда слышал, если кто звал его перед дверью, и был уверен, что сумеет вовремя откликнуться.

— Доктор Кедр! — то и дело звали сестра Анджела, сестра Эдна или Гомер.

И их голоса тотчас возвращали его из эфирных странствий.

— Сейчас иду! — откликался д-р Кедр. — Я тут прилег отдохнуть. В конце концов, это провизорская, а в провизорских всегда пахнет эфиром. И разве человек, который столько работает и так мало спит (если спит вообще), не может днем ненадолго прилечь?

Мелони первая открыла Гомеру глаза на отрицательные стороны д-ра Кедра: во-первых, у него была одна вредная привычка и, во-вторых, диктаторские наклонности.

— Послушай, Солнышко, — сказала она однажды Гомеру, когда они спускались к берегу. — Почему твой драгоценный доктор не смотрит на женщин? Он действительно не смотрит, поверь мне. Не смотрит даже на меня, а ведь все мужики, старики и мальчишки еще как смотрят. Даже ты, Солнышко. Ты тоже на меня смотришь.

На сей раз Гомер смотрел в сторону.

— А ты заметил, чем от него всегда пахнет? — спросила Мелони.

— Эфиром. Он ведь хирург. Вот от него и пахнет эфиром.

— По-твоему, это нормально, да?

— Да, — ответил Гомер.

— Как навозом и молоком от фермера с молочной фермы?

— Да.

— Чепуха, Солнышко. От твоего любимого доктора пахнет так, как будто эфир течет у него в жилах. Вместо крови.