Целующиеся с куклой - Александр Хургин Страница 25

«Ну надо же, — думал по этому поводу Бориска, — перевернулся мир. Всё-таки перевернулся»

Он ещё надеялся на свои старые многолетние связи, на старых своих знакомых приятелей, с которыми не так уж давно работал и жил бок о бок. Но связи не срабатывали, знакомые помочь в поисках работы даже не брались, говорили:

— Понимаешь, тебе уже прилично на пятый десяток, а сейчас молодых и здоровых хоть отбавляй.

— А вам какой десяток? — спрашивал Бориска у знакомых. — Не пятый?

— Нам тоже пятый, но мы же не ищем работу, мы худо-бедно её имеем. А если станем искать, придётся нам так же, как и тебе, то есть плохо придётся и безнадежно.

И, конечно, все его приятели хором удивлялись, говоря:

— И чего тебе не сидится в твоей Германии гуманной, чего не хватает?

Пробовал Бориска и сам, без знакомых, на работу устроиться. Пришёл по объявлению с дипломом и с признанием его общеевропейского образца:

— Вот, — говорит, — диплом мой, вот свидетельство о том, что он признан на территории Евросоюза всеми его членами.

А ему говорят:

— Что ты нам бумажки под нос подсовываешь, вон щиток и держак на земле валяются, электроды в ящике. Иди и покажи, какой ты способен шов положить. Если ты инженер-сварщик, а не фуфло мороженое.

Бориска попытался с работодателями объясниться, в том смысле, что он не столько сварщик, сколько инженер, а они ему ответили, что в его инженерных знаниях и услугах не нуждаются, так как инженерных знаний у них у самих девать некуда.

— У нас, — сказали, — не Европа, у нас пахать надо, понял, а не под инженера косить.

Короче говоря, отстал Бориска от своего времени или, может, выпал из него, оказавшись не нужным. И времени не нужным, и людям, в этом времени действующим. Ни здесь, на родине, ни там, на чужбине.

Ну, там, это в общих чертах объяснимо. Местным тамошним жителям он действительно был как рыбке зонтик нужен — поскольку обуза и только, — а что жена собственная нужды в нём не чаяла, так в этом его вина, целиком и полностью. Не рыпался бы под старость лет, как кобель, исполнял бы сейчас при Раисе какие-нибудь административные функции и горя не знал. Но разве легче от осознания своей, а не чьей-то, вины? Осознанием ещё никому прожить и заработать ничего не удавалось.

Единственный, кому он мог быть по его представлениям полезным, и кто в нём по тем или иным поводам мог нуждаться, так это оставшийся без никого отец. Но не хотелось сидеть у старика на шее иждивенцем, пока немцы соблаговолят проверить факт раздельного проживания Бориски с Раисой, поверить этому факту и выдать Бориске отдельное жильё и отдельное пособие. Каковые могут и не выдать. Им проще обязать Раису, как всё ещё его жену, имеющую средства, платить ему какое-нибудь денежное содержание. От немцев с их глубоко бюрократическим сознанием любой глупости и несуразицы ожидать можно. Не хуже, чем от сына Бориски Шизофреника.

Действительно, ну чего угодно ожидал Бориска, возвращаясь домой, любых сюрпризов. Он был готов даже к тому, что сына в квартире не окажется. И придётся организовывать розыск, возможно, с привлечением коррумпированных правоохранительных и психиатрических служб города. Но что сын живёт под одной крышей с женщиной, причём с красивой женщиной — этого не только Бориска, этого никто ожидать не мог. В такое и поверить-то было непросто. Если не увидеть своими глазами воочию. Своим-то глазам верить, хочешь не хочешь, приходилось.

А та же Раиса, позвонив Бориске, сильно в правдивости его слов усомнилась. Всё спрашивала:

— Ты там трезвый или под лёгким вдрабадан газом?

Он ей:

— А кто, по-твоему, ответил на твой звонок? Кто позвал меня к телефону?

— Ну, баба твоя очередная, — говорила Раиса. — Тоже мне, загадка мироздания.

— Да не моя это баба, — кричал Бориска, — не моя.

Наконец, он сообразил дать трубку Заре, чтобы она сама поговорила с Раисой. И Зара поговорила. И подтвердила, не смущаясь, то, что рассказал о ней и её тесной взаимосвязи с Шизофреником, Бориска.

— Ага, — догадалась Раиса, — вы сговорились и оба вешаете мне на уши лапшу. Сволочи.

А Зара сказала:

— Позвоните, пожалуйста, через час, сын ваш к тому времени вернётся. — и: — Мне кажется, — сказала, — вам лучше с ним поговорить, без посредников.

— Можно подумать, что ему можно верить, — сказала Раиса.

— Почему же ему нельзя верить? — не поняла Зара.

— Ах, вы не понимаете? — Раиса уже заметно злилась. — Потому что больной он, вот почему ему верить нельзя.

— Да, он больной, — сказала Зара, — но верить ему можно. Потому что врать он из-за болезни своей не умеет.

И настолько Раиса не поверила Бориске и этой его Заре, что ровно через час перезвонила снова.

— Ну как ты там, дорогой? — спросила она сына, как спрашивала всегда. И он, как всегда, ответил:

— Это мама?

— Мама.

После её ответа хотел он бросить по своему обыкновению трубку, но Зара не позволила:

— Мать хочет задать тебе какие-то вопросы.

— Какие? — спросил Шизофреник. Не у матери спросил, а у Зары.

— Слушай.

Шизофреник опять приложил трубку к уху и сказал:

— Слушаю.

Раиса подумала и сформулировала свой вопрос так:

— Сынок, а с кем это ты там живёшь?

— С Зарой, — сказал Шизофреник. — А недавно ещё и папа у нас поселился.

Раиса опять подумала и спросила:

— А где Зара спит? У тебя ж всего одна кровать.

— А она со мной спит, — сказал Шизофреник. — Кровать широкая. А папа на раскладушке спит, в кухне.

И Раиса наконец поверила. Нормальному Бориске и нормальной Заре не поверила, а сыну своему душевнобольному поверила. Она не знала, что с этим теперь делать и нужно ли с этим что-нибудь делать, но она поверила.

«Господи, — думала Раиса, положив трубку, — ну с какой луны она могла упасть, эта Зара? И кто она такая? И неужто живёт по своей воле и без задней какой-нибудь мысли с психически больным?»

Шизофреник же, поговорив с матерью, сказал:

— Чего это она? — И: — Раньше, — сказал, — она мне никогда никаких таких вопросов не задавала.

— Иди ужинать, — сказала Зара. — Тебе бычков в томате дать или сардин в масле?

— Я сам выберу, — сказал Шизофреник и полез в холодильник.

На этот раз он выбрал бычков. И Зара пожелала ему приятного аппетита. А он ей в ответ промолчал.

Промолчал и Бориска, когда дважды обидела его Раиса, сказав фактически, что он есть не отец, и не одолжив ему денег, нужных, как ему казалось, позарез. Про себя он подумал, что деньги лучше всего одалживать на войне. Или кредитора убьют, и не нужно будет ему деньги возвращать, или ты сам падёшь смертью храбрых, и тогда деньги тоже останутся тебе. Жалко, что на войне никто никому денег не одалживает. Не принято это. Почему-то. Плохая примета, говорят. Но это про себя. А Раисе — промолчал он. Нечего ему было сказать Раисе. Не имел он убедительных аргументов, чтобы их выдвинуть. Тем более она ведь не просто в просьбе ему отказала насущной, она его ещё и жестоко огорошила.