Аваддон-Губитель - Эрнесто Сабато Страница 25

— Бедный Хулито, — сказала одна, еще немного разгоряченная. — Умереть в феврале, когда в Буэнос-Айресе ни души [74]. Непутевый был юноша, но все же под конец как-то приспособился к действительности, увлекся искусством. Да, конечно, страх терзал его. И тут он вообразил себя сильной личностью, вроде Р., существом мрачным и грозным. Но все же продолжал жить, как все, приходил в «Штангу», и даже имел успех (эти пакостные стихи всегда имеют большой успех, людям требуется разрядка), и если бы сам Р. стал писателем, он тоже, наверно, в конце концов ходил бы во французское посольство и читал там лекции. Главное, надо иметь терпение, господа. Что могут сделать эти юнцы? Плеваться, убивать себя, продаваться. Если Бога нет, все дозволено.

А он все думал о ней и уже терял надежду вновь ее встретить. Теперь эта потребность увидеть ее, поговорить с ней становилась нестерпимой. Он вышел и, поднявшись по отлогому откосу, сел на одну из скамеек вблизи памятника Фалькону [75].

И тут он ее увидел, она шла, ступая неуверенно, словно по опасному месту, где можно провалиться.

Секунду поколебавшись, он решил подойти к ней. Все эти месяцы он думал, что она будет его искать, и в какой-то мере эта встреча такое предположение подтверждала — она не могла не знать, что он здесь часто бывает, бродит по парку, пьет кофе в «Штанге», сидит на какой-нибудь скамейке. Возможно, она из робости не решалась зайти в бар и предпочитала блуждать по парку, чтобы встреча была случайной или хотя бы казалась таковой.

Он приблизился, пошел рядом, но так как она шла, не глядя на него, взял ее под руку. Она молча взглянула, не удивляясь, чем подтвердила догадку, что она его искала.

— Ты здесь близко живешь? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — Мы живем в районе Бельграно.

— А что ты тут делаешь возле Реколеты?

Вопрос этот вырвался как бы невольно, он тут же о нем пожалел — получалось, будто он ее вынуждает признаться в желании встретить его снова.

— Ходить здесь никому не запрещается, — ответила она.

Ему стало неловко. Оба остановились, глядя друг на друга, ситуация была довольно нелепая, девушка стояла потупившись.

— Простите меня, — вдруг сказала она. — Я вам нагрубила.

— Не имеет значения.

Девушка подняла глаза, пристально на него посмотрела и, покраснев, поджала губы.

— И не только нагрубила. Я еще и солгала.

— Знаю, но это не имеет значения.

— Как это — вы знаете?

Он не нашелся, что ответить, чтобы ее не задеть. Подвел ее под руку к скамье, оба сели. Долго молчали, девушка внимательно разглядывала газон и, наконец, решила объясниться.

— Выходит, вы знаете, что я хотела вас видеть. Что я уже несколько недель брожу здесь.

Он ничего не ответил, слова были не нужны. Оба знали, что встреча неизбежна. И что если бы это не произошло, все было бы куда хуже.

Агустина возвратилась уже затемно

Она пришла удрученная, отчужденная, совсем не та суровая Агустина, что прежде. Из каких страдальческих краев она явилась? Начо поднял правую руку ладонью к сестре, и отвернулся, как человек, не желающим видеть нечто очень печальное.

— Какая новая беда обрушилась на этот дом? Мне кажется, я вижу Электру в великой скорби.

Агустина упала на кровать.

— Сними эту пластинку, — сухо приказала она. — Мне осточертел твой Боб Дилан.

Брат опустил руку, секунду поглядел на сестру, потом, опустившись на колени, выключил проигрыватель, стоявший у них на полу, среди книг, старых газет и тарелок. И, стоя на коленях, с тревогой следил за сестрой.

— Я Орест, — нежно и робко пробормотал он. — Не ищи лучшего друга.

На коленях он подполз к ней, как ползут верующие на богомолье в Лухане [76].

— Вот видишь? Я дал обет. — И, сев на край кровати, он взял ее руки и поднес к своей груди. — Ты забываешь, Электра, что я был для тебя самым любимым мужчиной. Ты это сказала нашему отцу на могильном холме, над его гробом. Совершая обряд искупительных возлияний. Когда взывала к Гермесу Подземному, посланцу богов высших и низших. Когда демоны слышали твои молитвы, демоны, охраняющие отцовские могилы.

— Хватит, Начо. Я смертельно устала.

— О, Зевс! Воззри на это, ты видишь потомков орла, лишившихся отца и удушаемых в объятиях беспощадного змея! Воззри на нас, осиротевших и изгнанных из отчего дома!

— Говорю тебе, я смертельно устала.

Внезапно изменившимся, будничным и сердитым тоном Начо сказал:

— Вот шлюха мерзкая! Я видел ее в машине Переса Нассифа.

— Ну и что?

— Похоже, тебя это не трогает, — бросил Начо. И, вспылив, закричал, неужели ей не стыдно, что эта шлюха устроила ему работу в конторе этого мерзавца.

— Ну и пусть, будем жить на общественную благотворительность.

В исступлении Начо кричал, что говорит с ней серьезно.

— Не кричи! Довольно. — Лицо Агустины стало жестким. — Дурень, тебе все надо объяснять. Ты не понимаешь, что в любом случае, соглашаясь, выказал ей максимум презрения. И больше мне об этой женщине ни слова, — мрачно заключила она.

Брат саркастически напомнил ей, что эта женщина их мать, а мать у каждого только одна. Потом он встал, направился в свой угол и принес пакетик, обернутый в цветную бумагу и с красной тесемкой, — «подарок».

— Что еще за шутовская выходка? — устало спросила Агустина.

— Ты забыла про День матери?

Пакет был крошечный. Агустина посмотрела на брата.

— Знаешь, что я ей посылаю? — Он злорадно усмехнулся — Презерватив.

Он вернулся в свой угол, присел на кровать и, помолчав, сказал:

— Я хочу предложить тебе заключить пакт.

— Перестань мне надоедать своими пактами.

— Один-единственный. Малюсенький пакт.

Агустина не отвечала.

— Микропакт. Пакт-карлик.

— Для чего?

— Это — испытание.

— Что еще за испытание?

— Это мое дело, — загадочно ответил Начо.

— Хорошо. Говори скорей, а то я уже засыпаю.

— Начо принес пластинку с фотографией Джона Леннона и Йоко на конверте.