Синдром Годзиллы - Фабрис Колен Страница 25

Остров чудовищ

Один из самых эффективных в мире способов проматывать состояния — это употребление тяжелых наркотиков. Все начинается с того, что связь времен прерывается: первым делом ты теряешь чувство времени, смены дня и ночи для тебя больше не существует. Вслед за этим в тартарары летят недели, месяцы, годы. Затем у тебя появляется чувство непоправимой вины, и с тех пор совесть постоянно гложет тебя. Ты становишься нервным. Настоящим параноиком. Группа преследования следует за тобой по пятам, группа невидимого захвата караулит тебя за каждым кустом. Простые радости жизни превращаются в недостижимый мираж: запах полевого цветка, тающий силуэт причудливого облака, улыбка симпатичной девчонки на улице — все это ты сам опустишь. Твой больной мозг будет изощряться, чтобы очернить и растоптать все это, смешать с грязью, развенчать, уничтожить. И он не успокоится, пока не выведет из строя всю твою систему восприятия. И тогда весна покажется тебе грязным фарсом, а любовь страшной сказкой с несчастливым концом, недоступной по определению. Кайф от первой дозы оказывается настолько силен, настолько ярок, настолько головокружителен, что после него остаток своих дней ты проведешь в бесполезных попытках пережить его вновь, вернуть его снова. Потому что с первого мгновения ты понимаешь, что это якобы лучшее, что было с тобой в этой жизни. И также молниеносно ты понимаешь, что оно никогда больше не повторится. Вот с этого момента и начинается бессмысленная погоня за несуществующим удовольствием. Иногда, на бегу, частью мозга ты мельком осознаешь, кто ты есть на самом деле и во что ты превратился. Рядом с тобой сотни, тысячи, миллионы подобных тебе чудовищ бьются в таком же безысходном исступлении. Ты оглядываешься на них, ты приходишь в ужас — тебе хочется остановиться, прийти в себя, завязать, бросить. Но не тут-то было: не все так просто в этой жизни, сынок! Жажда разрушения слишком велика. К тому же эти уроды не оставляют тебя в покое, все время зовут обратно: «Губи себя и плюй на всех, и в жизни ждет тебя успех! Не дрейфь, Годзилла, иди к нам! Годзилла, возвращайся, нам без тебя скучно! Годзилла, мы не начнем без тебя! Мы сделаем их всех! Ты не можешь отступить теперь, ты не можешь нас бросить вот так!» И чувство ложной солидарности просыпается в тебе, тебе льстят эти крики, ведь ты так одинок. Через минуту твой больной мозг подсказывает тебе, что ты не можешь оставить их «вот так»: беспомощно реветь, рычать, выкрикивать угрозы. Ведь кроме них ты якобы никому не нужен, и кроме них у тебя, в сущности, никого больше нет. Так ты возвращаешься на остров чудовищ. И даешь себе слово найти смысл во всей этой тупой животной агрессии. И ты начинаешь бороться. Бороться за то, чтобы раздобыть как можно больше, еще больше наркотиков. Бороться с собственным отцом, который вдруг больше не может спокойно смотреть, как ты ломаешь свою собственную жизнь у него на глазах. Борешься против тех людей — а их становится все меньше, — которым ты еще дорог и которые продолжают верить в тебя. Ты смертельно обижен на них за то, что они пытаются уберечь тебя, спасти тебе жизнь. Ты зовешь смерть, ты ищешь ее, ты вызываешь ее на бой. Ты нарываешься из последних сил.

А смерть улыбается и скалит зубы. Невозмутимая, она поджидает свою верную добычу, то есть тебя, в углу какого-нибудь грязного ночного притона. Она поглядывает из-за барной стойки, как ты убиваешься на танцполе, как ты выкладываешься до седьмого пота. А она заказывает очередной коктейль и отворачивается равнодушно. Как недоступный завсегдатай от неотесанного новичка».

Стоя возле окна и глядя на залив, я вспоминаю тот холодный осенний день, звон стекла и брызги осколков на паркете. Только что, когда я шел по улицам, мне казалось, что люди тают у меня на глазах, растворяются, становятся прозрачными: я не сразу понял, в чем дело, такое осознается не сразу, но теперь для меня все ясно как день.

Это не они. Это не люди стали прозрачными.

Это я сам. Это мое восприятие мира так странно, так жутко преобразило все вокруг.

Тонированные стекла, витрины, зеркала — лужи, озера, вершины гор — чей-то разум, который носится в воздухе и реет повсюду… Меня в них больше нет. «Елки-палки, да здесь вообще есть кто-нибудь? Отзовитесь!» Сознание, которое ускользает от моего сознания, вплоть до полного забвения самого себя, до полной потери собственного ощущения — меня нет: я ничто, я никто, я…

«Так все тянулось три или четыре года, а фильм все не выходил. Наши студии дышали на ладан.

К тому времени я перепробовал все, что было представлено на мировом рынке наркотиков. Для меня не было ничего недоступного. Я был король. Предводитель чудовищ.

Девочки подрабатывали дефиле. Парни тоже подвизались моделями. Я снимался в короткометражках, зачастую не зная даже их рабочего названия. Я словно стоял на перроне вокзала, а жизнь проносилась мимо меня со скоростью монорельсового экспресса, и я не мог ничего с этим поделать — оставалось только стонать от безысходной боли, швырять в жизнь камнями и в бессильной ярости топать ногами на опустевшем перроне.

Никто вокруг не понимал, как я до сих пор не умер. Все возможное отвращение к этому миру клокотало в моей голове. У меня был не мозг, а сплошная злокачественная опухоль, сплошная известка.

У меня начались обмороки, меня рвало каждый день. Я перестал нормально усваивать пищу. Я ненавидел Токио. Я ненавидел людей — всех! Все — чудовища! Я ненавидел своего отца. Нежные японские ночи содрогались от издаваемых мной нечеловеческих звуков: стонов, рыка, рева и писка. Я лез на стены и выл. У меня были ломки.

Какая-то девушка забеременела от меня. Дочь студийного механика. Я не помнил даже, как ее звали. Я заставил ее сделать аборт на ее же собственные весьма скромные средства. Мне не нужно было второго Годзиллы. Я устал от того, за что не в силах был отвечать. От накопленной неизбывной вины. И девчонка бесследно исчезла из моей жизни. Потом кто-то сердобольный сообщил мне, что она покончила собой.

У меня не было любви. Я как будто не помнил, что это такое.

Продюсерская компания, на которую работал мой предок в ту пору, окончательно разорилась. Бывшие американские партнеры нашли отца в Японии и потребовали с него неустойку в пятнадцать миллионов долларов. Тогда отец первый раз в жизни пришел ко мне, чтобы занять эти деньги. Я рассмеялся ему в лицо. Он взбесился, стал метать громы и молнии.

«Да, чего тебе не хватает, ублюдок! Ты просто зажрался! Денег тебе мало, что ли?!»

Тогда я посмотрел ему прямо в глаза. Впервые в жизни. Я сделал глубокий выдох и взял себя в руки. «Ты хочешь знать, что со мной? Что, по-моему, не так? А ты посмотри на меня, полюбуйся, что ты наделал. Ты породил меня на свет, папа! Ты подарил мне жизнь. Гордись до скончания века. Только ты упустил одну маленькую деталь — ты забыл меня спросить, нужна ли мне эта ваша жизнь? Ты вышвырнул меня, как щенка, на улицу, во весь этот цирк и даже не поинтересовался, каково мне там. А я, между прочим, до сих пор не понимаю, что здесь вообще происходит: кутерьма, суета, какие-то бессмысленные бешеные скачки. Первый план, первый парашют, последний укол, секс, ломки, деньги-деньги-деньги — все пустота…»