Лабиринты - Фридрих Дюрренматт Страница 25

– Был студентом, у старика Кацбаха, – ответил я. – Собирался писать диссертацию.

– Хм.

– О Платоне.

Он заинтересовался:

– О Платоне? О чем конкретно?

– О «Государстве», точнее о Седьмой книге «Государства».

Тут он сообщил, что в свое время тоже занимался у Кацбаха.

– Знаю, – сказал я.

– Вы насчет меня осведомлены, – констатировал он, ничуть не удивившись, и выпил.

Я спросил, известно ли ему что-нибудь о судьбе Кацбаха.

– Когда сбросили бомбу, квартира профессора сгорела, – сказал он, болтая коньяком в рюмке, – горы рукописей.

– Не везет философам, – сказал я. – В философском семинаре тоже все сгорело.

– Кроме Швеглера. Единственная книга, которую я там нашел.

– Видел ее на вашем столе.

Мы помолчали, глядя на Блюмлисальп.

Потом Эдингер предложил:

– Можете завтра пройти медицинское обследование, на Эйгерплац.

– Я еще поживу, – сказал я. – Только что обследовался.

Он не стал выяснять, кто меня обследовал, и плеснул мне коньяку, потом и себе.

– Где же армия, Эдингер? Восемьсот тысяч было мобилизовано!

– Армия… Армия… – Эдингер выпил. – На Инсбрук сбросили бомбу. – Он еще выпил. – Взрыватель замедленного действия. Вы тогда были в армии. Вам повезло.

Мы помолчали, глядя на город, выпили.

– Наверное, пора сдать эту страну, – сказал Эдингер. – И всю Европу. Что стало с Центральной и Южной Африкой, не описать. Об остальных континентах и говорить нечего. Соединенные Штаты по сей день не подают признаков жизни. Население планеты сегодня – от силы сто миллионов жителей. А было – десять миллиардов.

Я поднял взгляд на Блюмлисальп. Гора светилась ярче, чем полная луна. Эдингер сказал:

– Мы учредили Всемирную администрацию.

Я переспросил, болтая коньяком в рюмке:

– Мы?

Он не ответил.

– Эдингер, тебя судили за уклонение от воинской обязанности. – Я поднял свою рюмку против света Блюмлисальпа. На ней заиграли призрачные отсветы. – Ты остался жив, потому что тюремные стены – надежная защита. Шучу! Будь у наших депутатов хоть какой-то кураж, тебя непременно бы расстреляли.

– У тебя-то куража на это хватило бы.

Я кивнул:

– Да уж, можешь не сомневаться. – Я снова отхлебнул, коньяк и впрямь был хорош.

В городе громыхнул глухой удар. Силуэт собора накренился, послышался далекий громовой раскат, поднялось голубоватое облако пыли, медленно опустилось, – собор исчез.

– Уступ сорвало, на котором собор стоял, вместе под откос ухнули, – равнодушно сказал Эдингер. – Мы давно этого ждали. В остальном ты, полковник, прав, – вернулся он к прежней теме. – Мы, уклонисты, учредили Администрацию здесь. В других странах ее создали диссиденты или жертвы указов о радикальных элементах.

Эдингер проговорился: он знал, кто я такой. Но сейчас не это было важно, я хотел побольше вытянуть из него об Администрации.

– То есть, – сказал я, – где-то в других местах есть отделения вашей Всемирной администрации. Ты получаешь от них информацию, Эдингер.

– По радио, – подтвердил он.

– Притом что нет электричества?

– Несколько человек у нас – радиолюбители.

При этом ярком ночном свете лицо Эдингера казалось бесплотным, и было в нем что-то необъяснимо странное, какое-то странное оцепенение.

– Как-то раз я видел самолет вроде бы, – сказал я.

Он отпил коньяку и кивнул:

– Из Непала летел, из центральной управы. Есть у них самолет, чтобы делать замеры уровня радиации.

Я призадумался. Что-то он подвирал.

– Эдингер, ты знаешь, кто я такой, – сказал я.

– Я знал, что ты должен прибыть, полковник, – ответил он. – Бюрки меня подготовил.

– И ключ он тебе дал?

– Да.

– И Норе?

– Нора ни о чем не знает.

Эдингер рассказал, что без труда нашел бункер под восточным крылом. Послушал выступления членов правительства и вернул ключ Бюрки.

– Когда Бюрки умер, ключ достался тебе. Но Бюрки получил его не сразу – ключ находился у Цаугга, потом у Штауффера, потом у Рюгера, потом у Хадорна и только потом попал к нему.

– А ты, значит, в курсе, – сказал я.

– Администрация в курсе.

– Администрация там. – Я указал на сверкающую гору. – Там дееспособное правительство, дееспособный парламент, дееспособные органы власти. Если мы их освободим, у нас будет Администрация получше, чем ваша Всемирная администрация диссидентов и дезертиров, собранная как попало, экспромтом. Налей-ка мне, Эдингер.

Он налил.

– Первое, что ты должен усвоить, Эдингер: более сильный здесь – я.

– Думаешь? Потому что вооружен? – Он выпил.

– Револьвер я отдал бандерше, состоящей на службе у твоей Администрации, в борделе, который теперь в здании правительства.

Он засмеялся:

– Полковник, в бункере под восточным крылом в твоем распоряжении был целый арсенал! И код.

Я насторожился:

– Что тебе известно о коде?

Он ответил не сразу – долго молчал, не отводя взгляда от Блюмлисальпа, и на его большое мясистое лицо вернулось прежнее, странно застывшее выражение. Наконец он заговорил: в бункере под восточным крылом Бюрки показал ему код, хранившийся в тайнике, они вместе расшифровали несколько секретных правительственных сообщений, отправленных из подземелья. Отправить их удалось потому, что не был поврежден подземный кабель, – радиопередатчик в убежище не действует из-за радиационного фона; связь с правительством возможна только из восточного крыла правительственного здания.

– Правительство пало духом, – сказал Эдингер. – Они безуспешно пытались установить контакт с тобой, но теперь оставили эти попытки. Раньше они надеялись, что ты их освободишь, а теперь взывают о помощи к тем, кого считают победителями, к врагам. Они там даже не подозревают, что нет никаких победителей – есть только побежденные. Они не знают, что солдаты всех армий отказались воевать и перестреляли своих командиров, не знают, что к власти пришла Всемирная администрация, а солдаты, выжившие после катастрофы, отправлены в Сахару, и, если им удастся сделать пустыню плодородной, у человечества, может быть, все-таки будет шанс.

Выслушав его сообщение, я некоторое время раздумывал, потом спросил:

– И что же ты предлагаешь мне?

Он допил что оставалось в рюмке.