Мэбэт - Александр Григоренко Страница 26

— Кто ты? — спросил Мэбэт.

— Я та, которая одной рукой дает жизнь, другой — отнимает.

Застывшим в пространстве облаком вод, колыхающихся и меняющих цвет, предстала пред ним Мать: в водах виделся образ женщины.

— Вот и ты, мальчик, стоишь передо мною. Немногие удостаивались этой милости. Но ты — из немногих. Тем более, что я сама пожелала видеть тебя. Мне сказали, что ты просишь много жизни? Даже здесь ты не знаешь меры.

В голосе Матери послышалась усмешка.

— А ведь я недовольна тобой, мальчик, очень недовольна. Чем дольше ты жил, тем больше огорчал меня.

Мэбэт склонил голову: он не был обучен оправдываться, к тому же совсем не знал, что такое вина. Мать будто угадала его мысли.

— Да, да — это я по своей воле сделала так, чтобы тяжкий недуг вины не мучил тебя — так же как память и страсти. Таково было мое желание. Люди называли тебя божьим любимцем. Они ошиблись, хотя и не слишком. Тебя следовало бы называть моим любимцем, любимцем Матери. Однако, на земле это звучит почти бессмысленно, ведь всякая мать — или почти всякая — любит своего ребенка. В чем же тогда было бы твое отличие? Этого не знаешь даже ты и тем более — люди. Для них пусть уж ты останешься любимцем божьим. Ведь и это прозвище родилось не без моего участия… Ты понимаешь, о чем я говорю, мальчик?

— Нет, — сказал Мэбэт подавленно.

— Тогда я расскажу тебе все с самого начала. Садись и не спеши. Здесь нет времени.

Мать начала свой рассказ.

— Признаюсь, первой тебя увидела не я. И уж совсем глупо говорить, что это были твоя мать или повитуха. Нет, первым тебя заметил Ульген, бог Верхнего мира. Бесплотные знают, что такое скука и, наверное, Ульгену она знакома больше, чем кому бы то ни было. Так же как и боги среднего мира, он обитает среди людей, но среди совсем других людей — тех, кому только предстоит родиться. Они витают в пространстве, висят над ним размытыми блеклыми тенями, потому что судьба их еще не определена. Но даже когда определиться участь, тени не проясняются, потому что суть их слаба. Такими же серыми, размытыми они падают вниз, в нечистом чуме их вытаскивают на свет, они начинают кричать и повторять своих предков на много поколений вниз. Так же они будут мучиться страстями: жадностью, виной, завистью, тоской по утраченному, нелепой любовью — всем тем, чем мучаются люди. И никто из них не найдет выхода, ни у кого не достанет сил вырваться из западни собственных слабостей. Поэтому так серо на небе, как серо и на земле. Бывало, спрашивала я:

— Что нового в небесах, Ульген?

И он отвечал мне:

— Так же как и на земле — ничего.

Потом я перестала спрашивать, поскольку слышала одно и то же. Рекой шел сквозь меня род людской и ни на одном человеке сердце мое не остановилось. Давала жизнь легко, забирала — еще легче. Жертвы их, мольбы и заклинания мне прискучили…

Но однажды сказал мне верхний бог:

— Я вижу тень, непохожую на других — я вижу все: руки, ноги, пальцы, волосы на голове, вижу рост и нездешнюю стать. Это был ты, мальчик… Сердце мое остановилось на тебе. Тогда я сказала верхнему богу:

— О, Ульген, отдай мне его.

— Это яркая тень! Помнишь ли ты, что такое яркая тень? — спросил настороженно верхний бог.

Но все же, я умолила его, заговорила сладкой речью опасения Ульгена.

— Отдай мне ее скорее, отдай прямо сейчас, чтобы никто из других бесплотных не узнал о нем, и не отправил в мир с дурной судьбой, — так я говорила верхнему богу. — Клянусь, я сохраню в тайне то, что ты сделаешь для меня.

Ульген сделал, как я просила — и ты родился. А знаешь ли ты, почему я выбрала тебя? В тебе была сила, крепкая суть, какой не было ни у кого из тех, кто пачкал своими тенями небо. Сила дается свыше, она зарождается на небесах, которые над головой Ульгена. Эти небеса недоступны людям и даже многим бесплотным. Когда-то с тех небес спускались на землю великаны и богатыри. Но чем больше давалось им силы, тем страшнее доставалась судьба. Они бились с чудовищами, а когда те были истреблены, сражались среди людей, за то или другое племя, и всегда погибали. Люди возвеличивали их, слагали им гимны, даже называли богами, но сами не становились ни лучше, ни сильнее. И тут я увидела тебя… Промедли я немного и тебе, наверное, тоже досталось бы какое-нибудь чудовище, или нашествие иноплеменных и славная смерть вместо награды. Но я не желала славной смерти. Я хотела посмотреть, как выглядит человек счастливый от рождения и до конца дней. В тебе была большая сила. Сила легко удовлетворяла всякое твое желание, и поэтому ты не страдал. Твое молодое сердце хотело славы — и ты ел славу досыта, тело требовало любви — и тут же получало ее. В конце концов, ты стал почти равнодушен к тому, из-за чего убиваются люди. Я радовалась. Боги не успели дать тебе высокое предначертание, и это сохранило тебя от преждевременной смерти и мук, ведь всякий, кто возвышается над людьми и ведет их — мученик. Почти младенцем ты научился тому, чем другие овладевают только после многих лет обучения и побоев, и тем уберегла твою детскую душу от обид, унижений и затаенной мести. Я дала тебе родиться в простой семье, чтобы твои способности молва приписывала милости богов, а не родовой славе. Той же молве я скормила твоего отца — утопила его в болоте… Ты хоть знаешь, кто был твой отец?

— Я не помню его, — сказал Мэбэт.

— Плюгавый, плешивый, низкорослый, чем-то похожий на старого Пяка. Я сама просила болотного Йенка, чтобы он забрал его к себе. А когда слава любимца божьего побежала впереди твоих нарт, родился слух, что твоя мать переспала с кем-то из бесплотных. Теперь ты понимаешь, как я любила тебя?

— Понимаю, — бессмысленно ответил божий любимец.

— Но ведь это еще не все. Стоит появиться в среднем мире новому человеку, как просыпается нечисть и требует дани. Духи, приносящие болезнь, безумие, голод, недобрую охоту, духи ужаса, мести, проклятия — все они требовали тебя. Они выли, вопили, извивались в нетерпении отведать от тела твоего, и от твоей души. Но я не подпускала их к тебе: и когда уже не могла сдержать их голод — откупалась от них. Знаешь, чем я откупалась? Твоими детьми, кости которых ты хоронил в дуплах деревьев, врагами, которых ты побеждал, твоими родичами, которые болели и умирали… Я говорила им: ешьте, грызите, жрите то, что около Мэбэта, но самого Мэбэта не трогайте. Потому что я ждала… Ты знаешь чего я ждала? Нет, ты даже не догадываешься…

В конце концов, я откупилась от них твоим сыном, Хадко. Мой Старик разорвал ему спину, а потом дал убить себя — и это был последний мой шаг. Но и после этого ты так и не понял, чего я ждала от тебя — я ждала благодарности. Ибо жертва, принесенная тобой, была бы для меня сладким благоуханием, а не тем прогорклым дымом, которым ублажал меня этот серый род. Ты один стоил их всех, на тебе остановилось сердце Матери. И ты не понял этого, не захотел понять. Ты входил в нечистый чум, ты не вспомнил меня даже шерстинкой от той добычи, что шла к тебе. Ни разу ты не бросал рукавицы под ноги жене, ни разу не испытал стыда и позора, потому что удача тенью шла за тобой. Но ты все приписал себе, своей силе и тем огорчил Мать, неблагодарный мальчик…