Сокрытые лица - Сальвадор Дали Страница 26

– Нравится? – промурлыкала Сесиль Гудро, поводя головой кругом, так, будто с расстояния погладила весь атлас на стенах. – Мне плевать на декор, это слишком Поль Пуаре, но мне нравится его gaga и анахронистичность. Купила все целиком, с аукциона, вот как есть, у князя Ормини, она ему надоела до смерти, понимаешь? Но, вот увидишь, моя киса, как только привыкнешь, вся эта чрезмерная роскошь начнет, несмотря ни на что, казаться тебе очень подходящей для курения. Это не кролик, знаешь ли! Настоящая шиншилла, девочка моя. И сколько! – сказала Гудро, пиная мех голой птичьей ногой. – Ормини носа рукавом не вытирает, это уж точно! Видишь вон ту чашу, вроде супницы, для рвоты? Чистое золото!

Говоря все это, Сесиль Гудро выпрямилась и подтянула к себе лакированный столик с курительными принадлежностями так, чтобы он оказался на уровне ее груди. Бетка подошла и улеглась рядом, слегка прижимаясь к Сесиль. Та быстро и непринужденно обняла Бетку за шею, прижавшись лицом к ее лицу. Две пары их глаз сосредоточенно наблюдали за подготовительным ритуалом: Сесиль двумя руками по-деловому готовила им первую трубку. С виртуозностью китайского мандарина она скатала на кончике иглы крошечный шарик опия, нагрела, поднесла близко к огню, пока тот не затрещал, но как раз в тот миг, когда шарик готов был загореться, вынула его и принялась лепить, мять, играть с ним чувственно, будто это вещество столь же драгоценно, как то, что великие нарциссы извлекают из своих носов и ушей и помещают обратно с таким великим восторгом. Сесиль Гудро думала, очевидно, о том же – смеясь, она сказала Бетке:

– В общем, это почище будет, чем ковырять в носу, э? Вот так занятие! Взять бедняжку Ормини – он курит, как благословенный, а сам устал от этой атмосферы! Понимаешь ли, дитя мое, есть две разновидности курильщиков: те, кто курят, чтобы создать атмосферу для себя, и, стоит им добиться желаемого, она им прискучивает, и те, кто курит просто потому, что им прискучила атмосфера. Первые почти всегда эстеты, с легким недоумием, эдакие Ормини, а вторые – это я, настоящие, догматики, никакого жеманства. Но вот, видишь ли, как все занимательно: в итоге мы покупаем их атмосферу, готовой, со всем их жеманством и их возней. Пососи мне ухо, chérie , меня это пробуждает… чуть ниже – спасибо, девочка. Нажми на кнопку, сделай одолжение, – прямо под столом, погасим свет – да просто ногой. Вот! Так лучше, с маленьким пламенем, верно? И правда хорошо – лампада у иконы. Ормини наверняка гордился этим эффектом, бедный выродок! Тебе сколько лет?

– Как хорошо здесь! – вздохнула Бетка.

– Ну же, ты меня слушаешь? Тебе, должно быть, двадцать?

– Хуже, – рассмеялась Бетка. – Восемнадцать!

– Плохо дело! Так я и думала – глупый возраст! Вот, сокровище мое, вдохни этот аромат, – продолжила Сесиль Гудро, прикладывая трубку к губам Бетки. – Однажды ты еще скажешь спасибо старухе Гудро за то, что обучила тебя курению этой мерзости. Ты создана для нее – довольно лишь взгляда на тебя! Твое тоскующее лицо, и этот большой чувственный рот. Разве не видишь – они не подходят друг другу! И лишь хорошая порция опия может привести их к согласию. У меня был опыт. Я могу высмотреть будущего курильщика в толпе на корриде. Напомни мне поведать тебе историю юного Ортиса, которого я подобрала в Мадриде. Сегодня я не вещаю, понимаешь? Просто говорю, что в голову приходит. Но впереди у нас несколько лет, и ты услышишь от твоей Сесиль немало занятного. Могу дать тебе любой литературный привкус, по желанию, Марселя Пруста, например, – настоящего, живого, а не как у него. Могу немного Лотреамона, но для этого мне нужно фортепиано. Его этому месту недостает, как считаешь?

Бетка только что докурила трубку – с жадностью кормящегося младенца. Она уже начала извлекать удовольствие из разочарования от Вероники и погрузилась в грезы, в которых та была «поражена» новой разгульной жизнью Бетки, и эта жизнь уже показалась ей наделенной исключительным достоинством превыше всего, что ей было известно.

– Лишь у некоторых греховодников есть определенная честность и прямота, – заключила она, совершенно покоренная неотразимой персоной Сесиль Гудро. – Я ничего не чувствую, никакого действия, – продолжила Бетка, мягко онемелая, принимая от Сесиль предложенную третью трубку.

– Эта сильнее, беспримесный опий, но ты все равно ничего не почувствуешь – опий не производит никакого действия, но умеет кое-что поважнее: он отменяет власть мерзости этого мира над тобой. В твоем возрасте люди верят либо в то, что могут изгнать бессчастье, либо что могут изобрести искусственную жизнь. Нет искусственного Рая, есть только способ превратить эту тонкую студенистую боль – тоску – во что-то приятное. Все в порядке? Себе сейчас тоже сделаю.

– Как здесь хорошо! – вздохнула Бетка, берясь за пятую трубку.

– Можешь жить здесь, сколько хочешь. Всегда есть немного карманных денег – угадай, где? Под золотой супницей, видишь ли.

Сесиль приподняла это вместилище, покоившееся на большом ящике, тоже золотом – приз за игру в поло князя Ормини, его крышку испещряли гравированные автографы. Гудро открыла ящик и помешала рукой несколько скаток банкнот, а среди них оказался слоник из слоновой кости, разбитый, привязанный к очень грязной красной ленте.

– Можешь брать отсюда, что хочешь, не спрашивая, моя девочка. Что с тобой, chérie?

– Не знаю. Вдруг опять чувствую эту ужасную тоску, – сказала Бетка, глубоко вздыхая, прижимая мокрую от холодного пота ладонь ко лбу. Это Вероника, подумала она: хорошего понемножку – ах, не приходила бы мысль о ней, чтобы терзать меня горем!

– Я так и подумала, – пробормотала Сесиль Гудро, поднося ей золотое вместилище, – давай, моя девочка! Это все из-за пойла, которое ты приняла у Соланж де Кледа. Опий очищает.

Бетку начало рвать.

– Давай, девочка моя! Держу тебя, chérie . Я здесь, chérie , – приговаривая, она нежно прижала обе маленькие руки, вечно чуть сжатые, как птичьи когти, к Беткиному лбу. – Подожди секунду, я дам тебе чистое полотенце, спрыснутое эфиром. – Сесиль немедленно вернулась с золотой чашей…

К концу третьего часа Бетка пробормотала:

– Кажется, я заснула.

– Еще как! Уже полпятого утра. Идет дождь. А я никогда не сплю! Все еще хочется рвать?

– Немного, – сказала Бетка. – Я схожу, не хлопочи!

И она ушла, совершенно ошалевшая, и закрылась в ванной, полностью одетой в черный мрамор. «Вот так жизнь собачья! Чудесно!» – подумала Бетка в последних спазмах – чтобы уже наверняка подольше оставить желудок в покое.

Сесиль Гудро, когда Бетка вернулась, подала ей свежую трубку.

– Вот еще одна, готовая, делала для себя. Хороша! Надо научить тебя делать их: я не всегда буду рядом… Ты заметила чудный зеленый мох, что покрывает фасад дома? Да нет, ты не могла его заметить – когда мы приехали, уже почти стемнело. Я тебе покажу, фасадная стена почти вся покрыта совершенно чудесным мхом, зловеще зеленым, – сказала Сесиль Гудро, странно улыбаясь, и продолжила тревожащим тоном: – Когда-то я его любила! И в дни вроде сегодняшнего представляла, как с него капает дождь. А потом виденье, как он пронимает между трубами, лишь усилило смутное удовольствие гнездиться еще глубже среди подушек. Но на прошлой неделе этот чертов мох произвел на меня очень странное действие, и ведь идиотизм – насколько такая дурацкая вещь может стать такой мучительной… и все же этот чудовищный мох так красив, если посмотреть на него с близи! Он как очень тонкие волосы, а на кончиках у них что-то похожее на цветочки, такие маленькие желтые крестики!..