Гибрид - Игорь Беляев Страница 26

Что делает моя умная мама? Она страшно кричит и хватает себя за это место. Ну, поляки не такие дураки и сразу догадываются, в чем секрет. Они переворачивают пожилую женщину вверх дном и находят в чулке зашитый мешочек с бриллиантами. Все семьдесят восемь каратов! Целое состояние».

Бабушка переходит на свой еврейский и начинает сморкаться.

«…Пардон, — заявляет этот элегантный негодяй совсем по-русски, — а вы еще хотели морочить мне голову. — Тут бабушка опять ругается по-польски. — Через пять минут времени моя мать была уже бедная женщина…»

Сколько раз я слышал от Адельсидоровны эту печальную историю! И мне всегда было жалко мою прабабушку и ее семьдесят восемь каратов. Если бы у нас сейчас были эти караты, мы бы всю дорогу не бедствовали. И мне купили бы наконец детский велосипед со свободным ходом.

— Особа была слаба на передок, — заметил тогда дядя Леня. — И у мадам сдали нервы.

Умерла эта «бедная женщина» совсем недавно. Я даже помню когда. Позапрошлым летом. Ей было уже скоро сто лет. И она работала кассиром в магазине уже при советской власти. Сюда в Москву она никогда не приезжала.

Адельсидоровна ездила в Минск на похороны и привезла оттуда целое эмалированное ведро вот с таким крупным крыжовником. И еще вилки, этот чайник и вазочку. Хотите, я пойду в дом и покажу вам эту вазочку?

Вот уж действительно «азохенвей»!

Эники-беники ели вареники…

Дедушка с бабушкой остались в Лосинке, а мы помчались в Сокольники.

Долетели быстро. Даже не укачало. Хотя от бензина в машине меня всегда тошнит.

А в Сокольниках уже был большой шухер.

На каланче ходил пожарник в тулупе, в каске и с ружьем. В двадцать четвертое отделение, которое в нашем же дворе, пачками водят прохожих в шляпе.

Прошел слух, что в Москву немцы бросили целый десант. А в кино всегда показывали шпионов в шляпе. Вот и стали хватать на улице всех, кто вырядился на воскресенье.

Как только появляется в небе какой-нибудь самолет, ребята замирают с открытым ртом. А потом тут же несутся как угорелые в сторону парка. Шпионы ведь наверняка будут прятаться там в кустах. Я, канешно, тоже стал гонять вместе со всеми. Красота! Разве сравнишь с Лосинкой!

Папа идет в гастроном к метро и приност вот таких два куска сала по восемьсот грамм, под названием «шпик».

— Как раз, эт-самое, до конца войны хватит.

Вообще-то в нашем доме шпик никто не ест.

А зачем лопать это жирное сало, когда в магазине всего завались. И тебе колбаса краковская, икра паюсная, лососина. Ну все, что твоей душеньке угодно. Просто скатерть-самобранка! Я лично больше всего люблю красную икру или баклажанную. Одна бабушка делает судак заливной, а другая бабушка на праздник обязательно готовит фаршированную щуку. Вообще, говорят у нас в семье, с едой в Москве стало почти так, как до революции. Были бы только деньги.

Но деньги есть не у всех. У меня, например, их совсем нет. Дают иногда гривенник на томатный сок, и всё. Тяжело быть ребенком, даже в мирное время!

А теперь начинается другое, военное время.

Что будет?

Поживем — увидим.

Ночью объявляют тревогу.

Мы с мамой побежали в метро, а папа остался дома. После того, как он «посидел в командировке» и ему сломали ребра, папа уже ничего не боится.

— Когда сажают копчиком на уголок табуретки, эт-самое, или бьют по почкам сапогами, эт-самое, — тут можно сказать уже «дрек мит пфефер»…

Только это выражение он и знал на бабушкином «идише». За то про «еврейское говно с перцем» он вспоминал при каждом удобном случае.

И обязательно прибавлял «это самое».

— …И то, я ничего им не подписал, эт-самое. А бомбежка — это абсолютная чепуха на постном масле. Хреновина!

Бабушка всегда говорит:

— Костя! Перестань ругаться! Ты уже не в тюрьме.

Мама ужасно обижается, когда папа ругается при ребенке, и у нее тут же портится настроение.

Папа просит прощения:

— Котенька, эт-самое. Ну прости меня, пархатого еврея. Просто с языка слетело.

Если у мамы тут же не поправляется настроение, папа начинает бить посуду. «Кузнецовские» тарелки из дедушкиного сервиза летят на пол. Раз! Даже мамин любимый чайник-павлин раскокал!

В общем, начиналась катавасия, я плакал навзрыд. Тут ко мне бросались с двух сторон родители.

— Ну успокойся, сынище-парнище. Чего ты так расквасился?

А я рыдал и приговаривал: «Только не разводитесь. Только не разводитесь. Пожалста…»

— С чего ты взял? — тут уж удивлялась мама. — Мы вовсе не собираемся разводиться. Откуда ты это выдумал? Опять набрался разных гадостей от Серебряных?!

Это она ко мне.

Серебряные — это наши соседи по дому в Сокольниках.

— Видишь, до чего ты довел ребенка?

Это она к папе.

Тут они обыкновенно мирились и целовались.

Такая у нас дома случалась в мирное время чепуха на постном масле!

Но сегодня мама даже внимания не обращает на папину руготню.

В метро было полно народу. Поезда не ходили. Можно было спуститься в туннель и посидеть на рельсах. Совсем не страшно. Только очень спать хочется. Но на холодной рельсе спать неудобно.

К утру дают отбой, и мы идем обратно домой.

Когда входим в комнату, мы видим жуткую картину.

Папа стоит на столе, бьет щеткой в потолок и кричит:

— Пшла вон! Пшла вон!

Оказывается, как только мы ушли спасаться в метро, папа приготовил себе ужин и сел за стол выпивать и закусывать. Вдруг откуда ни возьмись прибежала в комнату мышь и стала скрябаться.

А мой папа, который никого и ничего не боится, оказывается, не любит мышей. Он взял щетку и запрыгнул на стол.

Мы были в метро всю ночь. А папа стоял на столе. Вместо того чтобы пить и закусывать. Мышь убежала только перед нашим приходом.

Сначала, рассмеялась мама, потом засмеялся папа, а потом уже я, за компанию. Спать никто не хотел. Мы стали завтракать, пить чай и смеяться вместе.

А тревога, оказывается, была игрушечная. Понарошку!

На следующий день по нашей Четвертой Сокольнической поехали машины с красноармейцами.

На тротуаре — полно народу. Они стоят молча, женщины машут руками и вытирают платком глаза. Какая-то тетка объясняет:

— Ворошиловские казармы едут. На фронт, родимые…

На углу — наш знакомый священник Введенский.