Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки Страница 26

Виталий подошел к надзорке, сопровождаемый громогласным комментарием Ирины Федоровны: Виталька-то наш опять к красуле своей спешит!

От Ирины Федоровны ничего не укроется, тут уж приходится смириться. (Особенно поразила его Ирина Федоровна однажды: у Виталия бывали время от времени приступы радикулита, которых он стыдился: стариковский какой-то недуг! — и не жаловался ни одной живой душе ни дома, ни на работе, ни врачу в поликлинике; ну, не наклониться, ну, резко не встать — маскировался, так что никто ничего не замечал, а Ирина Федоровна во время обхода посреди своей обычной словесной окрошки из Витьки Лаврова, шестнадцати формул цианистого калия и всего остального вдруг сказала: «Что, Виталий Сергеевич, опять спинка-то болит?»)

Только что заступившая на пост Маргарита Львовна встала и доложила:

— Все спокойно, никаких происшествий. Сахарова молчит. Но хоть с головой больше не укрывается — все-таки прогресс!

Виталий подошел, присел к ней на кровать. Не то чтобы улыбнулся — не очень уместно было бы улыбаться, причин нет для улыбок, — но посмотрел открыто и дружелюбно, насколько мог.

— Здравствуйте, Вера.

Она посмотрела на него с сомнением, как будто вспоминая что-то ускользающее, и неуверенно, точно учась заново, сказала:

— Здравствуйте.

Сказала «здравствуйте»!!!

Вера Сахарова заговорила!!! Она сказала «здравствуйте»!!! Такое было мгновенное переживание счастья, будто он сам излечился и впервые заговорил после болезни!

— Как вы себя чувствуете?

Так же неуверенно:

— Хорошо.

Продолжает говорить! Не случайное слово вырвалось, а стабильно продолжает говорить!

— Вы знаете, где находитесь?

— Я нахожусь в тюрьме.

Это все неважно! Главное, говорит!

— А кто я такой?

— Вы робот. Вы главный робот.

Не может же она вылечиться сразу! Но говорит! Теперь дело пойдет, раз говорит!

— Ну, ничего, ничего. Мы еще с вами поговорим. Лежите.

И радость за Веру. И гордость: с ним первым заговорила, не с дежурной сестрой, хотя сестра тут безотлучно!

— Как у вас получается, Виталий Сергеевич? А вот мы разговорить не могли.

Маргарита Львовна после недавних неприятных объяснений стремилась наладить отношения и потому разговаривала несколько льстиво, а все равно приятно и такое признание.

В коридоре кричала Тамара Сивкова:

— Выгоните дядю Костю! Виталий Сергеевич, когда вы выгоните дядю Костю?

Ругалась с Ириной Федоровной Лида Пугачева — трудно идет лечение. Но ничто не могло омрачить настроения Виталия: Вера Сахарова заговорила.

— Вера Сахарова заговорила! — торжествующе объявил он, входя в ординаторскую.

— Смотрите-ка: выйдет, наверное, на одном аминазине, — удивилась Капитолина Харитоновна.

— Первичная же больная, чего ж не выйти, — сказала Люда. — А все равно нужен будет инсулин, чтобы закрепить.

Для них это чисто медицинский случай. И обе уверены, что шизофрения.

Не хотелось верить, что у нее шизофрения, что ей грозит участь Меньшиковой (у этой-таки снова ухудшение, снова в надзорке), участь Мержеевской!

Не хотелось лечить ее инсулином, от которого она некрасиво пополнеет!

Может же быть у нее инфекционный психоз! Есть же у нее в анамнезе ревматическая атака!

Нужно было это все обдумать. И лучше одному, не здесь — в суете.

— Капитолина Харитоновна, я сегодня схожу к Бородулиной, хорошо?

— Конечно, конечно! И как там она? На вытяжении можно лежать два месяца — неужели все время с нашим постом?!

Виталий считал, что и сейчас уже пост не нужен. Но в этом случае он твердо решил быть мудро осторожным.

— Капитолина Харитоновна, вы же знаете, что меня с этим случаем будут разбирать на эл-ка-ка. Так что мне отменять пост лучше комиссионно.

— Правильно! — сказала Люда. — Наконец-то начал умнеть!

— Мне тоже это решать не очень удобно, — сразу перестраховалась Капитолина, — я ведь заинтересована в снятии поста, ведь правда? Правда! Пусть это решает Олимпиада Прокофьевна как начмед: либо сама поедет, либо кого-нибудь пошлет, ту же Элеонору. Обратитесь к ней.

— Не очень-то приятно с этим делом лишний раз ходить по начальству! А куда денешься?

— Хорошо, обращусь.

— Вы только лучше сделайте так: сходите сегодня сами, а вернувшись, зайдите к Олимпиаде Прокофьевне, чтобы с самыми свежими сведениями. Вы ведь собираетесь оттуда вернуться в больницу?

— Да. Я хочу пойти сейчас.

— Тоже не совсем правильно: срываете общий обход.

А Виталий и хотел избежать участия в общем обходе.

— Туда удобнее приходить до обеда, чтобы застать тамошнего врача.

— Ну хорошо, идите сейчас. И если пост не нужен, сразу, на обратном пути, — к Олимпиаде Прокофьевне!

До чего же приятно в рабочее время выйти из больницы! Безлюдно на Пряжке. По зеленым откосам ходят голуби — как куры. Пахнет тиной и травой. Интересно, а если взять Веру Сахарову, вывести из больницы и посидеть с нею вот здесь, на берегу? Ей бы ведь тоже, наверное, приятно и полезно. Вот был бы переполох от такого метода лечения!

Да, так скоро надо будет ставить Вере диагноз — никуда не денешься.

Родители Веры удивились бы: как же так — их дочь активно лечат, делают уколы по три раза в сутки, а диагноза еще нет? Так уж принято в психиатрии. Потому что при состоянии Веры ей сейчас нужен аминазин независимо от диагноза.

А вот инсулин — инсулин только если признают шизофрению.

Может быть, оттого, что Виталий работал еще не слишком долго, еще не совсем привык к рутине, он не полностью утратил способность смотреть на свою работу со стороны, свежим взглядом. И когда ему удавался этот взгляд со стороны, он каждый раз удивлялся: спорим о диагнозе, ставим, наконец, шизофрению — и при этом не знаем, а что же такое шизофрения? Хорошо в других медицинских науках: известен микроб-возбудитель, или нарушена продукция какого-нибудь гормона, или закупорился проток, прервана передача по определенному нерву — и в результате четкий диагноз. Здесь же мы не знаем никакой материальной основы, ни микроба, ни гормона — одни внешние проявления. Но ставим диагноз! Не подобна ли шизофрения старинной «желтухе», которая, как оказалось, всего лишь симптом при десятке самых разнообразных болезней — и совсем легких, и крайне тяжелых? Ведь одни больные с этим диагнозом живут благополучно десятками лет, а другие быстро деградируют, становятся слабоумными.

Но то общий взгляд со стороны. А на Веру Сахарову Виталий не мог смотреть общим отстраненным взглядом, не мог задаваться чисто академическими вопросами! Он хотел, чтобы у нее все было хорошо, чтобы она осталась такой, как есть, то есть такой, какой была всего несколько дней назад, чтобы болезнь не превратила ее в слабоумную!