Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон Страница 26

Эти трагические события легли в основу романа «Love Story», [117]автором которого стал гарвардский профессор Эрик Сигал. Роман принес скромному специалисту по древнегреческой литературе славу среди широкой плаксивой публики. Мы с Анжелой частенько ходили к нему на занятия, как бы предчувствуя, что он запечатлеет наши образы в оригинальном художественном произведении. Сигал не мог оторвать глаз от прекрасной пары, целовавшейся у него под носом. Я был гвоздем, а Анжела — гвоздикой его лекций. В середине какого-нибудь текстуального анализа он прерывал самого себя, показывал в нашу сторону плавным жестом, усвоенным от ораторов древности, и называл нас Дафнисом и Хлоей Гарварда. В романе Сигал лишь слегка изменил некоторые детали: вместо того чтобы заниматься боксом, герой играет в хоккей, вместо того чтобы стать жертвой родительской кары, героиня умирает от редкой болезни.

— Насколько помню, роман вышел в 1969 году, когда вы учились в школе.

— Некоторые писатели обладают способностью предвидеть будущее. В их произведениях сильно пророческое начало. Вспомните Достоевского или Уэллса. Сигал принадлежит их числу. Даже если мы с Анжелой целовались у него на лекции не до, а после, писал он все равно про нас.

При экранизации романа режиссер после консультации с автором выбрал для роли богача-любовника Оливера Баррета IV актера, разительно похожего на меня, Роланда Харингтона V. Так я прославился на весь мир, хотя и анонимно. Сколько раз в разных барах разных стран прекрасные незнакомки, знакомясь со мной, восторженно шептали: «Мужчина, вы случайно не Райен О’Нил?»

* * *

Теперь несколько слов о политике.

Какие беспечные родители были у господина Зюганова! Они дали ему имя Геннадий, так что инициалы генсека читаются «ГАЗ». На многих языках, в том числе английском, это слово имеет кишечно-желудочные коннотации, особенно неуместные в случае политика-мезоморфа. С такой монограммой на ночной рубашке Зюганова любая любовница засмеет!

Мы ведь часто не заботимся о том, как выглядим в глазах окружающих. Садимся в лужи, оказываемся не в своей тарелке и в результате попадаем в простаки. Но я издавна веду себя осмысленно: каждый мой жест, каждый тик, каждое ругательство есть единица поведенческого текста, который пишу всю мою приключенческую жизнь. Мне всегда весело, мне все трын-трагедия. А если иногда взгрустнется, то набираю мой номер в Никсонвиле и слушаю мультиязычное обращение на автоответчике: «Hello, this is Harrington. Please leave a message after the tone. Bonjour, c’est Harrington. Veuillez laisser votre message après le bip sonore. Здравствуйте, это Харингтон. Говорите, что хотите после звука пипки». Совершив телефонный экскурс, я вновь радуюсь жизни. Заодно гадаю, сколько запросов о том, куда я пропал, надиктованных тревожными женскими голосами, дожидаются меня дома.

В заключение о семейном. После развода жена забрала сыновей и уехала с ними в Калифорнию, где вышла замуж за голливудского продюсера. Бывшая госпожа Харингтон живет с новым мужем и старыми детьми в Беверли-Хиллз. Странный образ жизни, практикуемый членами киношного бомонда, отразился на внешности экс-благоверной. She splurges on plastic surgeons. [118]Каждый раз, когда мы встречаемся в никсонвильском городском суде, — она все пытается выудить у меня алименты, — я замечаю произошедшие в ней перемены. Лобок у нее стал чище, ноги — длиннее, ягодицы — ярче.

Что же касается Роланда VI и Танкреда I, вижу их по уикендам, и то только когда у меня академический отпуск. Последний раз очаровательные отпрыщи гостили у меня за неделю до моей поездки в Москву.

Леди пеликановского салона, вы только послушайте, как мил я был с детишками.

Итак, мой последний день с Ролом и Танком. Вечером я должен был сдать сыновей в аэропорт для отправки в Калифорнию, поэтому мне хотелось особенно содержательно провести с ними оставшиеся часы.

Я повел их в рыбный отдел университетского универсама, где в громадном аквариуме ползают омары. Их клешни обмотаны резинками, дабы злобные членистоногие не сворачивали друг другу раковые шейки, не перегрызали косматых конечностей.

Стоя с пацанами перед толстым стеклом, принялся их (м)учить.

— Совершивший дурные деяния человек или человечек — я многозначительно посмотрел на детей — после смерти преображается в какое-нибудь чудище. В какое именно, зависит. Слушайте же урок этики, основанный на законе переселения душ. Будьте сначала хорошими мальчиками, потом хорошими взрослыми, потом хорошими стариками. Не впадайте в политический экстремизм, не становитесь профессиональными преступниками. Иначе в следующей жизни вы будете морскими пауками в аквариуме ожидания супермаркета смерти, и судьба ваша будет — кипящая кастрюля!

Сыновья побледнели, позеленели и прямо на моих глазах стали более нравственными.

Вновь я посетил…

A. C. Пушкин

Только что вернулся из своей подмосковной. Голова жужжит от впечатлений! Ведь я еще в годы мятежной молодости задумал поклониться семейному пепелищу. Это было давным-давно: три генсека назад.

Но сначала маленькая преамбула.

* * *

В те времена я держал пост в частном колледже, но от работы отлынивал. Говоря парой слов — башмаки бил. Скажу больше-меньше. Совращаясь в порочном кругу битниц и богемщиц, на собственные лекции не являлся. Шмыгал носом без насморка. Нарушал все Божьи заповеди, особенно Седьмую. Жил на моральном дне. Погрязнел в разврате.

Но все равно я не был счастлив.

Однажды глухой ночью после профессорской попойки бессонно лежал у себя в кабинете, цедя из глаз горючие слезы. На сердце было скверно, как у молодожена на свадьбе. Валялся и размышлял. Кто я? Зачем выскочил из теплой матушкиной утробы на белый свет-копеечку? Так начался мой духовный кризис, который разрезал мою жизнь на две половины: распутную и беспутную.

В сей страшный час, когда меня одолевало экзистенциальное отчаяние, внутренний голос по названию «совесть» прошептал мне: «Нанеси визит в бывшее имение предков. Ковыряй родные корни, и ты узнаешь, откуда ты такой-сякой…»

Так в темном царстве моего id’a [119]засиял луч света.

Я затрепетал на казенном линолеуме, как лебедь, и обещал себе: рано или поздно выполню мистический наказ. На ногах или на коленях доберусь до фамильного угодья!

Увы, с американским паспортом я был не ездок по Стране Советов. Волчий билет!

Tempi passati… [120]Я влюбился-женился-развелся, делал науку, стал полным профессором. Мое исследование о Малюте Скуратове вышло (много)тысячным тиражом в издательстве Мадисонского университета, сверкая суперобложкой с моим суперпортретом на заднем месте. Это был выстрел в темную ночь. Вся Россия всколыхнулась! Однако возникло осложнение: книга встревожила самого председателя КГБ Андропова. Видимо, в фигуре опричника-неприличника он узнал себя. Последствия оказались страшными. Моя монография была внесена во все запретные списки, за обладание ею смелому читателю грозила каторга. Но свободное слово летать готово! «Голос Америки» и Би-би-си передавали отрывки из книги на сорока шести языках. Имя Роланда Харингтона поплыло по волнам мирового эфира. На дачах в далекой России задумчивые тургеневские девушки в белых платьях склоняли уши к динамикам радио и внимали профессорской прозе, а потом твердили ее наизусть, гуляя по садам средней полосы. «Малюта» стал бестселлером «самиздата», хотя диссиденты не платили мне ни копейки гонораров.