У самого синего моря. Итальянский дневник - Наталья Осис Страница 26

О мальчикахДва главных правила обращения с мужчинами

Только когда появилась Машка, я стала понимать, какой долгий путь я проделала в постижении мужского способа бытия. Именно Петька, к капризам которого, хочешь не хочешь, надо было выучиться относиться с пониманием, приучил меня к мысли, что мальчишки на самом деле никогда окончательно не взрослеют, а если и взрослеют, то нам самим становится с ними скучновато. Ну в самом деле, что бы мы делали без наших милых мальчиков, не понимающих, зачем в выходные надо куда-то нестись, если они выходные, а это как раз значит, что можно никуда не выходить и болтаться целый день по дому в пижаме, зевая и почесываясь. Что бы мы делали без мальчишек, способных расхохотаться над случайным ляпсусом в твоей гневной и справедливой речи о том, что, как и когда нужно делать? (Я, например, ничего не могу с собой поделать и начинаю хохотать вместе с ними.)

И что бы мы вообще смогли сделать без мальчишек, которые из всего самого нудного, неприятного, изматывающего или просто неинтересного ухитряются извлекать что-то свое, всегда неожиданное?

Постепенно привыкая к жизни с мальчиками, я сформулировала два главных правила.

Правило № 1. Я МОЛОДЕЦ?

В любой ситуации, даже если вы стоите на одной ноге, пытаясь застегнуть замок сумочки подбородком, правой рукой подносите к уху зазвонивший телефон, левой рукой держите взбесившийся от ветра зонтик, а коленкой поддерживаете сумку с продуктами, на вопрос «Я молодец?» надо обязательно ответить: «Да, милый, ты замечательный молодец, я все-все видела, как ты ловко прыгнул через лужу и даже почти совсем не обрызгал дядю милиционера (простите-пожалуйста-это-он-не-специально), ты прыгаешь совершенно замечательно».

Правило № 2. О, БЕДНЫЙ МОЙ, ХОРОШИЙ!

В любой ситуации, даже если у вас температура 39°, и вы рулите в час пик по Садовому кольцу, и правая ступня реагирует на включение и выключение стоп-сигналов впереди стоящей машины уже без участия вашей головы, а эта мелкая бестия, пожирая перед ужином невесть где подобранную шоколадную конфету, прикусила себе язык и говорит: «А! Как мне больно и плохо и что это за жизнь такая!» – единственный правильный ответ: О, БЕДНЫЙ МОЙ, ХОРОШИЙ!

ВНИМАНИЕ! Неправильные ответы ведут к дисквалификации на долгий срок: вам это будут припоминать, дуться, обижаться, попрекать отсутствием любви и интереса, и, вполне вероятно, даже отправятся искать себе другую маму.

Зато, соблюдая два этих правила, во всем остальном можно расслабиться и получать удовольствие от жизни. Я, кстати, и писать собиралась не о правилах, а о том, как все страшное и плохое по прошествии времени становится смешным. А начав писать, задумалась: как бы оно стало смешным, ежели бы не мальчики? А никак. Была бы просто бесконечная история о самоотверженной борьбе с бытом в экстремальных условиях.

Несть числа теориям, объясняющим природу грусти.

Самая удобная – это, конечно, ПМС и любые другие гормональные перепады. По себе знаю: очень удобное объяснение. Только задумаешься всерьез о том, что мир несправедливо устроен, только подопрешь рукой щеку да прицелишься взором в туманную даль, так тебе сразу – хлоп! – под нос календарь: полно, милая, грустить. Выпей но-шпы, запей валерьяночкой, а раз уж ты так любишь Булгакова, пусть будет триста капель, если тебе хочется, чтобы она была эфирная, думай, пожалуйста, что она эфирная, что я, дурак, что ли, с женщиной спорить, когда у нее ПМС?

Еще есть теория широкого спектра действия о каждой твари, которая печалится после соития. Umnia animalia post coitum opressus est [2]. На этот случай придуман супружеский секс. Чтобы одному под фонарями не бродить, в незнакомом троллейбусе людям в глаза не заглядывать, да что уж говорить: тут тебе и легитимность, и социальность, и дом, и дерево (это если вдруг кому надо), и соития, разумеется (чтобы никто на сей счет не обманывался, на всякий случай сразу оговорили: называется «супружеский долг», а если кто будет уклоняться, то от головной боли можно ту же но-шпу принять), и все это чтобы сразу заснуть и ни о чем не печалиться. В сущности, остроумно, но… именно в силу широты спектра действия выявлено множество побочных эффектов. А кроме того, может бессонница случиться. Или этот самый долг может приключиться днем. Или вообще не приключиться. Тогда нарушается причинно-следственная связь между коитусом и печалью, и ни фига теория больше не утешает.

У Булгакова хуже, у него грустна вечерняя земля. Вот так поживи на земле и не почувствуй ее грусти. Если только сначала на метро, а потом на 14-й этаж… и то вряд ли… А если присмотреться, то и море к вечеру грустнеет. Вздыхает тихо, качает лодочки, яхты, парусники. Сегодня такой красивый фрегат в Старую Гавань пришел. Встал, паруса, как крылья, сложил, только что голову под крыло не спрятал, и замер… Негры на пирсе сложили свои дольчи, габбаны, версачи и луи виттоны в пакеты, взгромоздились на парапет и сидят, ноги длинные поджали, нахохлились, молчат. Вечер. Китайцы, как муравьи, успевают спрятаться до захода солнца. А негры – нет. Видимо, они легче мимикрируют. Ни тебе полиции, ни тебе гвардии ди финанца, даже ветра и того нет. Красота. Тишина. Фонари, море, яхты. Даже пальмы. Только мамаши сосредоточенно толкают коляски с присмиревшими чадами домой, да разновозрастные парочки так же сосредоточенно пытаются шагать в ногу. Я думаю, что негры по вечерам наблюдают, кто чаще подстраивает свой шаг под другого – тетки или мужики. А потом издают в Нигерии социопсихологические исследования со статистическими выкладками.

Или, может быть, они тоже грустят о своей милой Африке?

Все возвращается, все проходит, и все возвращается снова. И даже если кажется, что это затянувшееся до бесконечности влажное и сумрачное лето («Вот такое, Мариванна, хреновое нынче лето!») спутало нам все карты и сбило нас с привычного круга, и даже если кажется, что все прошлое – прошло, все пережитое – пережито, что все выгоревшие дочерна проплешины коротенькой нашей биографии затянуло свежей травкой-муравкой, по некоторым и незатейливые собственной, домашней выделки стежки анекдотов и баек за жизнь протянулись, и резвится на них в сумерках сивка-бурка и сколько еще можно про кровь-любовь, ведь кровь, королева, давно ушла в землю, и выросла лоза, и пустила побеги, и даже виноград зреет, протяни только руку, и сорвешь, и вкусишь, и… и протягиваешь руку, и привычно нащупываешь ручку окна, и распахиваешь его – а там все то же: гудок парохода, далекие огни, теплые сумерки, вечная тоска.

Правы, ах как правы были великие романисты, предваряя всякую сцену развернутым описанием природы. Хоть и язвил Бунин, говоря, что длинные описания нужны русскому читателю, чтобы спокойно заснуть, раз уж он книжку берет в руки в постели как снотворное, – но куда же от них денешься, если без этих самых описаний природы некоторые события начисто теряют свой смысл… вечор, ты помнишь, вьюга злилась… и кто из нас тогда не сидел печальный?