Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни Страница 26

А что, правду, видать, сказал. Да, мне с тобой, конечно, не тягаться. Что тут скажешь?

Уха продолжал упорствовать перед всем собранием: он вышел на борьбу с гиблым в полном воинском одеянии. Нарядился в самую престижную одежду. Надел широкую белую рубаху, отделанную наверху голубой каймой. Голову его обвивала величавая белая чалма, словно питон из джунглей, а сверху еще красовался голубой тагульмуст [113]. Спереди на чалме был укреплен амулет из сложенного вдвое клочка кожи. На груди его располагалось огромное ожерелье из талисманов. Длинный меч в ножнах, украшенных мелкой узорной чеканкой в форме округлых коготков красавиц, свисал с его пояса и болтался, едва не касаясь земли.

Натягивая край чалмы на глаза в попытке прикрыть чувство стыда, он произнес:

— Налет есть налет. Какая разница, гиблый или заречные племена?

Однако мерзкий вассал бросил камешек еще дальше:

— Кто сказал, что снаряжение и одежду надо нацепить, чтобы налет ветра отбить? Все девчонки, поди, отчаялись, когда новость услышали. Сама эмира от такого парня не отречется, даже если б ты в лохмотья дервиша нарядился. Какой еще для гордыни нужен повод!

Налетела новая волна пыли, и Уха загородился от нее, спрятав лицо. Ахамад смеялся во весь рот, пока его пыль не забыли. Вдруг заболели зубы, и по всему телу пошла дрожь. Он отвернулся и сплюнул, а продолжал, уже поддерживая веселого вассала:

— Какой еще для гордыни повод? А поэтесса, небось, касыду [114]сочинила? — Он прокричал это во весь голос, пытаясь перекрыть вой ветра: — А я ничего не слышал. Что за стиль-то — высмеивание? Хиджа [115]?

Ахамад смеялся, пытаясь в пыльном мареве бури поймать взгляд Ухи:

— Сказала, что охотники извелись все, оставили газель по пескам бегать. Ха-ха-ха! Прекрасная касыда!

— Это все пакости дервиша! — пробовал протестовать Уха.

— Да-да, дервиш это все в сердце хранит. Ха-ха! Одна из лучших ее касыд.

Ветер заревел с новой силой, налетел шквалом, раздались жалобные повизгивания верблюдов.

— Ты это, почитай мне стихи ее, — жалобно попросил Уха.

— Ха-ха-ха! Да я не говорю стихами и вообще стихов не запоминаю.

…Охотники выбились из сил, газель ускользнула, убежала в пустыню песков. Счастливый знак. Сатира против девчонок направлена. Ну-ну!

Появилась процессия из женщин, наряженных в черные одежды, их сопровождали парни с непокрытыми головами. Пыль облепила их лица, кожу и волосы — они торчали дыбом на головах у всех, как петушиные гребни. Ахамад повел за собой отряд негров, понукая их торопиться, помочь женщинам добывать воду из колодца. Он все еще заставлял себя подавить смех, а Уха кричал ему вслед:

— Мои стрелы, они тебя спасли от когтей шакальего племени. Если бы не гордыня моя да благородство — был бы ты уже в мертвецах!

Буря в лощине поглотила говорившего, песчаная крупа и комья грязи били Ухе в спину, за ними последовала куча сухих пустынных колючек, налетевшая откуда-то сверху. Он повернулся налево, колючки слетели и исчезли в пространстве.

— Ты забыл? — тщетно прокричал Уха в окружавшем его полумраке пыли.

Но вопрос его канул в никуда и остался без ответа.

«Из воды создали мы все сущее»

Святой Коран

Жажда вела Ахамада по жизни с самого рождения. Чернокожая кормилица рассказывает, будто он отказался сосать молоко матери, едва родился, и продолжал лягаться ножками, бить ими о землю и махать в воздухе, и все время кричал, так что умудренные опытом женщины решили, что помрет он от плача. И как у всех прочих тварей земных, что возвращаются к жизни в долгу перед судьбой после торжественного обета или клятвы, так и тут избавление от беды пришло в конце концов чисто случайно. Негритянка принялась массировать его худенькое тельце, умащивать бальзамами пустынных трав. Мудрая повивальная бабка бросилась к огню, посыпала благовониями и сухой полынью на угли, чтобы бесов изгнать да выколоть их глаза завидущие. Дым пошел столбом в углу палатки, казалось, что бедный новорожденный младенец вот-вот задохнется, но он, однако, не перестал протестовать против случившегося, продолжая своим надсадным криком выражать страх перед этой жизнью.

И тут явился случай.

Негритянка набрала воды, чтобы огонь потушить, да захотела на личико его синее водой побрызгать, и едва капли упали ему на щеки, он вдруг перестал плакать и принялся эти капли жадно ловить и слизывать с прожорливостью щенка. Она поставила на огонь сосуд, чтобы воду согреть, а затем надумала поить его понемножку из ложки. Когда его мать очнулась и пришла в себя из обморочного состояния и узнала от бабок про всю эту историю, она пришла в изумление, а потом опечалилась. Потому как тяжелая жизнь на веки вечные написана на роду всем, кто рождается на свет с поселившейся в их душах царицей Сахарой…

Уха не верил всем этим сказкам, пока не отправился вместе с Ахамадом в первый набег на подавление восстания озерных племен.

Неграм вокруг озера Каури удалось объединить свои племена и создать весьма крепкое государство на границах Сахары. Они принялись нападать на своих соседей в южных джунглях и даже осмелились налагать подати на носящие чалму племена на севере и на западе.

Старинные легенды рассказывают, что негры были более жестокими, чем джинны, а по вероломству соперничают с дикарями Шакальего племени Бану Ава [116]. Едва достигнет у них мальчик десяти лет, как они применяют к нему мужские обряды. В это время они отрывают его от отца и матери. В нем просыпаются сомнение и подозрительность, он ждет предательства со стороны самых ближайших родных. Подросток покидает родной дом и отправляется в степи и леса, чтобы научиться там спать стоя. Постепенно овладевает упражнениями, как удерживаться на стволах деревьев или на гребнях скал в горах, пока не научится стоять подолгу на ногах и отсыпаться так полностью без чьей-то поддержки. Эти люди полагают, что человек не найдет защиты против зла и коварства, если не будет бдительным и в своем бдении избежит покоя и вялости. А населяющие Сахару рассказывают, что человек из племени шакалов всегда в напряженной готовности, если другого встретил — будь то его брат или отец родной, он всегда готов драться и никогда спины не покажет, какие бы на то причины ни были. Этакая подозрительная натура, что во всякой твари только врага видит, и сподвигла народ Сахары дать им название — Вану Ава — «Шакалье племя», особенно после того, как они обрушились на племена Сахары и совершили налет свой на Азгер.