Дневник интриганки - Кайя Асмодей Страница 26

Л. сидел в своей комнате на инвалидном кресле и, когда я вошла, ворвалась в комнату, даже не посмотрел в мою сторону.

– К тебе гостья, – сказала его мама, виновато посмотрела на меня и ушла.

Я вся дрожала от волнения, шаг за шагом приближаясь к нему. Присела на корточки и, заглянув в равнодушные глаза, прошептала:

– Вот я и дождалась! Привет!

Он отвернулся.

Я погладила его по руке, но он откинул мою ладонь. И после долгой паузы сказал:

– Я останусь калекой.

– Главное, что ты жив, я люблю тебя и…

– А я тебя нет. – Он взглянул на меня и прерывисто рассмеялся. – Уходи. Не надо меня ждать, не надо мне писать, не надо мне звонить… и любить меня не стоит!

– Но я не могу, – растерянно прошептала я.

– Придется.

Я стояла перед ним на коленях и просила позволить мне быть рядом. Но достучаться до него у меня не получилось. Он закрылся и захлопнул двери перед всеми, кого раньше знал.

Около недели после встречи с Л. я не ходила в школу, я постоянно плакала, и родители серьезно опасались за мое психическое состояние. Под угрозами отца отвезти меня к психиатру я вернулась в школу.

И первым, кого я разыскала перед занятиями, был брат Л. Он понимающе кивнул, когда я подошла, и сказал:

– Он не хочет меня видеть.

– Как и меня, – еле слышно ответила я.

Я дочитала дневник и удивленно принялась перелистывать пустые страницы, не веря, что это все. Но, поняв, что на этом действительно все, закрыла его и отложила. Я испытывала двоякие чувства: жалость и злость.

Конечно, эти двое многое пережили. Но сейчас эти лицемеры, запросто играющие чужими чувствами, вместе. Л. выздоровел и теперь преподает в школьном бассейне, а королева Кира правит в школе. У них все прекрасно, а у меня…

Было девять вечера, уже второй раз в дверь постучал Андрей и вкрадчиво спросил:

– Может, выйдешь и расскажешь, что случилось? В холодильнике есть торт.

Я не хотела ничего слышать про торт. Я ненавидела этот торт! Но подошла к двери и, подперев ее собой, чтобы отец не вошел, сказала:

– Нечего рассказывать. Я просто глупая и наивная.

– С парнем поссорилась?

Я вздохнула.

– Мы не ссорились. Просто он меня обманывал.

Андрей тихо простонал.

– Думаю, это было несложно.

– Да! Ты верно думаешь! Я не привыкла к тому, чтобы мне врали, меня использовали, чтобы мне говорили гадости с улыбкой, подставляли меня, били в туалете, шпыняли…

– Так, может, пора что-то менять?

– Что? Твою чертову квартиру мне сменить на гроб?

– Ну не так кардинально… – возразил Андрей.

Я медленно съехала спиной по двери и села на пол. После недолгих размышлений я сказала:

– Понимаешь, пока я сюда не приехала, я была не хуже других, у меня все получалось, меня любили… и не придумывай, будто это было неискренне и все меня на самом деле жалели, потому что я безвкусная, толстая и тупая, как ты думаешь!

– Я так не думаю.

– Ну конечно! Я ведь видела твою презрительную мину, когда ты увидел нас с мамой на лестнице. Ты сказал, что я даже не похожа на тебя!

– Я не собираюсь извиняться за свое удивление, – сказал Андрей. – Ты свалилась мне на голову, как снег в летнюю ночь, но потом я узнал тебя лучше и…

– Не надо! – перебила я. – Ты просто жалеешь меня.

– Нет, Теф, я не жалею, ты хорошая девочка, и мама правильно тебя воспитала. Возможно, твоя подруга права, надо дать одноклассникам время лучше тебя узнать?

– Ты сам в это веришь?

Он промолчал, не верил, я усмехнулась:

– Вот и я.

– Ну хочешь заберем документы? В конце концов, в Петербурге полно школ. И везде одинаково плохо быть не может.

Я не отвечала, а он продолжил:

– Или хочешь, напиши мне список имен ребят, которые тебя обижают, и я разберусь с ними! Тебя больше пальцем никто не тронет!

Я против воли улыбнулась. Эти его слова мне были так приятны.

– Спасибо. Я подумаю.

– Подумай. И если что, в холодильнике торт…

– Я знаю.

Он ушел, а я вернулась на диван, задумчиво взяла черный дневник и погладила обложку.

– Ты сама напросилась, – тихо сказала я дневнику. Когда я бросила Кире перед каникулами, что она меня возненавидит, я не представляла, как этого добьюсь, но теперь я, кажется, знала.

Я сдалась. Мне ужасно не хотелось ничего принимать от отца сверх крова и еды, но я пересилила себя и надела темно-зеленое платье с длинным рукавом, которое мне подарил отец, и сунула ноги в замшевые сапожки того же цвета, а учебники и тетрадки переложила в новую белую сумку.

Но когда я утром вошла на кухню, аплодисментов я не заслужила, Андрей бросил на меня косой взгляд и, воздев глаза к небу, спросил:

– У тебя совсем нет вкуса, да? Кто носит такие плотные коричневые колготки с этим платьем? И что у тебя на голове?

– Волосы!

– Нет.

– А что? Косичка!

– Нет. Это причесон ботанички, чей зад напрашивается на пендель.

– Ну извини! – разозлилась я, швыряя сумку с учебниками на диван.

– Иди переодень колготки.

– У меня есть только белые.

– Белые с зеленым и оранжевым будут хорошо смотреться.

С оранжевым? Он дальтоник? У меня нет ничего оранжевого, но спорить я не стала. Может, он имел в виду волосы?

Я вернулась в белых колготках, Андрей удовлетворенно кивнул, после чего взял расческу и усадил меня на табурет.

– Что ты собираешься делать?

– Не переживай, хуже не будет.

Я поздно заметила в его руках ножницы. Он отрезал мне прядь волос.

– Что ты делаешь? – заорала я, пытаясь встать.

Но он положил мне руки на плечи, утешив:

– Спокойнее. На школьных летних каникулах я подрабатывал тем, что стриг овец на одной ферме.

Я не поняла, он сравнил меня сейчас с овцой? Между тем ножницы быстро летали вокруг моей головы. Похоже, практика на овцах не забывается.

Он закончил, допил свой отставленный спортивный коктейль и сказал, взглянув на настенные часы:

– Возьми в холодильнике йогурт и шевелись, я уже опаздываю.