На этом свете - Дмитрий Филиппов Страница 26

– Они не отвечают, Габо! Молчат, как и месяц назад.

– Они ответят, – Габо не изменил позы, даже взгляда не отвел, даже не шевельнулся.

– Конечно, если ты так решил, то они обязательно ответят. Иначе солнце упадет на землю и наступит мрак.

– Да, именно.

– Скорее бы. В темноте не так хочется есть.

Габо сделал вид, что не замечает ядовитой язвительности в голосе жены. Внезапно он вспомнил несколько строчек из письма, которое неделю назад написал своему другу Плинио Мендосе.

«Я пытаюсь ответить без ложной скромности на твой вопрос о том, как я создаю свои произведения. В действительности „…“ был первым романом под названием „Дом“, который я пытался написать, когда мне было семнадцать лет. Через некоторое время я оставил свою затею, поскольку понял, что роман этот не потяну. Но я постоянно думал о нем, пытался представить его мысленно, найти наиболее эффектную форму повествования и теперь могу сказать, что первый абзац полностью, до запятой, повторяет то, что я написал двадцать лет назад. Из всего этого я делаю следующий вывод: если какая-то идея не дает тебе покоя, долгое время зреет в твоей голове, наступает день, когда она прорывается наружу, и тогда ты просто обязан сесть за машинку, иначе есть опасность, что ты убьешь свою жену…»

Все было именно так, как он сказал. Именно так, слово в слово… Кроме фразы о первом абзаце. Он и помыслить не мог, что первая строчка, вдруг свалившаяся на него из ниоткуда, потянет за собой весь роман. Что на целый год она выбросит Габо из жизни.

– Ты можешь вернуться в La familia, Густаво Алатристе говорил…

– Густаво – денежный мешок и сноб. Его не заботит ничего, кроме прибыли. Мне противно заниматься кулинарными рецептами и узорами для вязания. Все эти ингредиенты, рюшечки, счастливые семьи… Мерседес, я с огромным трудом сбежал от них. Ты хочешь, чтобы я вернулся?

– Я хочу, чтобы ты начал зарабатывать деньги!

– Господи, что же ты за бестолочь…

Редкий день проходил без подобных сцен. Мерседес начинала говорить, убеждать, умолять, постепенно распаляясь с каждым выброшенным в атмосферу словом. Габо мог отвечать. Габо мог не отвечать. Результат был один и тот же: все заканчивалось скандалом и слезами.

Дождь за окном пошел на убыль и через какое-то время прекратился. Габо открыл окно, вдохнул во все легкие прохладу и сырость осеннего вечера. Сплюнул на мостовую, внимательно наблюдая за полетом густой слюны, закурил сигарету. Отчего-то захотелось напиться до беспамятства.

– Мы можем вернуться домой, в Боготу.

– Нет.

– Там родные помогут…

– Я сказал – нет.

Мерседес замерла со сковородкой в руке. И вдруг вырвалось из глубины существа измученной женщины:

– Ты чертов ублюдок! Эгоистичная тварь!

Габо не ответил. И даже не обернулся.

– Тебе же на всех плевать: на меня, на детей, на друзей! Как побитая собака, ты верно служишь своему хозяину. Раз за разом в тебя плюют отказами из издательства, а ты с фанатичной преданностью пишешь снова и снова. И знаешь что? Я поняла: ты извращенец! Тебе нравится такой порядок вещей. Ты балдеешь от каждого плевка.

Мерседес широко раскрыла глаза, верно, ошалев от собственной смелости. А Габо все так же смотрел в окно и молчал.

Его внимание привлек долговязый пьянчужка, стоявший с бумажным пакетом посреди улицы. Того окружили четыре собаки и выжидательно облаивали, не решаясь еще атаковать, но и не выпуская из кольца. Мужчина неловко переступал с ноги на ногу, вертелся, пытаясь проскользнуть мимо собак, отмахивался пакетом – все впустую. Животные словно почувствовали его неуверенность, лай с каждой секундой становился все агрессивнее, с яростным железом в глотках. Мужчина пнул одну из собак в облезлый бок, та заскулила, но уже через мгновение выгнулась всем туловищем и вцепилась бедолаге в ботинок.

– Я целый год терпела. Целый вонючий год! А ты делал вид, что ничего не происходит. Ты даже забыл, что я женщина, что мне нужен хоть иногда настоящий мужик! По пальцам можно пересчитать дни нашей близости… Ты бросил меня одну справляться со всеми трудностями – это еще я могла стерпеть. Но ты перестал хотеть меня… Боже, я уже не в силах расшевелить твой член!..

Мужчина за окном выбрал выжидательную тактику. Он стал отмахиваться пакетом, орать на осатаневших собак и одновременно отходить к дому, пока не уперся спиной в холодный и мокрый кирпич. Габо жадно следил за каждым его движением, не смея отвести взгляд. Улица была безлюдна. Только пьяница и четыре собаки.

Внезапно мужчина поскользнулся и шлепнулся в лужу. Собаки тут же бросились вперед, как по команде, вцепились в штанину потрепанных брюк, кусали руки, плечи, разметая вокруг себя грязь во все стороны. Мужчина заревел, вывернулся из последних сил и, расшвыривая собак локтями и кулаками, вскочил на ноги, побежал вниз по улице, разбрызгивая грязную воду из луж. Собаки с лаем понеслись следом. И только бумажный пакет остался у стены, грязный и изорванный. Из него покатилась по мостовой початая бутылка с дешевым пойлом.

– Я так больше не могу, – голос Мерседес иссох и надломился. – Нам не на что одеть детей, нам нечем платить за квартиру. Сеньор Филиппе больше не дает мяса в долг, – женщина заплакала и без сил сползла на пол. Задрался сарафан, оголяя худые лодыжки. – Это край, Габо, мы у пропасти.

На какое-то время она замолчала, размазывая слезы по лицу, пытаясь собрать разбежавшиеся во все стороны мысли. Пришибленный взгляд скакал с предмета на предмет: тарелки, стол, старый шкаф с покосившейся дверцей, кресло с прожженными подлокотниками. Издевался резными узорами старый медный подсвечник – единственное, что еще имело ценность в этой квартире.

Мерседес посмотрела на мужа и заорала ему в спину:

– Черт тебя побери, что мы будем жрать?

Габо обернулся, и в этот момент остановилось время. Он стал вне быта, вне жизни и вне истории. Габо возвышался над ними: несломленный, уверенный в своей правоте. Он знал наперекор всему, что написал величайший роман столетия. И именно это знание давало ему право ответить жене. Одним словом. Как герой его лучшей повести, пылящейся на полке книжного магазина серой, многолюдной и такой ненавистной Боготы.

Рассказ

Ее окрестили Васькой. В дребезжащей «газели» крепкий, коротко стриженный парень спросил:

– Звать тебя как?

– Ась?

– Дура, имя назови, – свинячьи глазки забегали.

– Ась?

Так и прилипло – Васька.

Маленький рост, сутулые плечи, впалая грудь… Грязные прямые волосы собраны в конский хвост дешевой резинкой. Все такое хиленькое, корявенькое, убогое – то, что нужно. Возраст неопределенно-брезгливый: от шестнадцати до сорока. Близко посаженные глаза, хитрая улыбка.