Тайна заколдованной крипты - Эдуардо Мендоса Страница 27

— Я села в машину и примчалась сюда. Вон из той телефонной будки позвонила Исабель, которая была страшно удивлена, услышав мой голос: она была уверена, что я учусь за границей. Вот дура! Я сказала, что мне нужно сообщить ей очень важную вещь, и мы условились встретиться в баре неподалеку. Я надеялась, что встреча с ней меня успокоит, но получилось наоборот. Не давая Исабель вставить ни слова — что она могла сказать, кроме глупостей! — я обрушила на нее поток упреков и ужаснейших оскорблений. Заявила, что всегда считала ее идиоткой, эгоисткой, пустышкой и лгуньей. Она не понимала, о чем я говорю, и решила, что я сошла с ума. Тогда я рассказала ей о событиях шестилетней давности. Сказала, что тогда ее руки были обагрены кровью и это скорее всего была кровь ее любовника. Я грозила предать гласности те давние события, если она немедленно не разорвет помолвку. Я просто хотела выплеснуть свой гнев, отомстить психологически. Но Исабель, которая в жизни не читала Фрейда, приняла мои слова всерьез. Возможно также, мой рассказ пробудил какие-то воспоминания, дремавшие в глубине ее подсознания. Бедняжка Исабель! Она никогда не умела противостоять ударам судьбы. Последнего удара она не перенесла: вернувшись домой, наложила на себя руки.

— А как ты узнала о ее смерти?

— После встречи с Исабель я еще долго бродила вокруг ее дома — мне было немного стыдно за свое поведение. Я видела, как Исабель вошла в дом. Выглядела она совершенно подавленной. Потом началась суматоха. Приехал врач. Мажордом, который открыл ему дверь, имел крайне взволнованный вид. Меня они не заметили — я пряталась за кустом. Мне удалось расслышать слова „самоубийство“ и „яд“.

— Где ты откопала этот кошмарный грим и эти жуткие очки и шляпу? — поинтересовался я, не потому что мне было интересно, а чтобы поменять тему — Мерседес была слишком взволнована.

— У себя дома. Я иногда придумывала себе странные наряды и принимала разные позы перед зеркалом в спальне. У меня полно комплексов. Я ни разу не переспала с мужчиной. Я боюсь мужчин. Моя мнимая распущенность — лишь попытка скрыть робость. Стыд какой!

— Ну ладно, ладно, успокойся! — отеческим тоном сказал я. — Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас нам еще во многом надо разобраться. Будешь делать то, что я скажу, — и завтра, как и обещал, дело будет раскрыто.

— А какая мне польза от того, что ты раскроешь дело?

— Какая польза будет от этого тебе — не знаю, но мне будет большая польза. На кону моя свобода, а может быть, и жизнь. К тому же моя сестра в тюрьме. Я не могу отступить, когда цель почти достигнута. Если нужно, я готов идти к цели один, но с твоей помощью мне будет намного легче. Твой поступок достоин всяческого порицания, да и пользы от него никакой — Исабель никогда никого не убивала, и любовника у нее никогда не было. Самое меньшее, что ты можешь для нее сейчас сделать, — это посодействовать доказательству ее невиновности. Может, хоть как-то загладишь вину перед ней, если только ты сама не хочешь прожить остаток дней, мучаясь угрызениями совести. И потом — разве у тебя есть выбор? После смерти Исабель у Перапланы уже не будет необходимости содержать тебя за счет молочной фермы. Так что или ты решаешься и берешь судьбу в собственные руки, или кончишь… в общем, кончишь, как я.

Похоже, мои слова на нее подействовали: она перестала плакать и, достав продолговатую коробочку, зеркальце и пуховку, принялась подправлять макияж. Мне вспомнилось, что моя сестра красилась с помощью старой шерстяной тряпочки. Вот в таких пустяках и проявляется социальное неравенство, подумал я.

— Что я должна делать? — покорно спросила Мерседес.

— Твоя машина здесь?

— Здесь. Только, наверное, нужно залить масло.

— А деньги у тебя есть?

— Я прихватила все свои сбережения. На случай, если придется бежать.

— Лишнее доказательство преднамеренности твоих действий. Но с этим пусть разбираются следствие и суд. А сейчас идем к машине. По дороге я расскажу тебе, что мне удалось разузнать и какой я разработал план.

Был час ужина для тех, кто в состоянии позволить себе подобную роскошь, и улицы по такому случаю были полупусты. Снова пошел дождь, и капли барабанили по капоту машины Мерседес — шестисотому „сеату“, настолько древнему, что из разряда антиквариата его уже пора было переводить в разряд реликвий. Мы сидели в машине, ожидая, пока кто-нибудь из обитателей дома Перапланы подаст признаки жизни. Уже час назад убитые горем родственники съехались в дом, где произошло несчастье, и было естественно предположить, что грядущую ночь они проведут вместе, переживая случившееся, но я предполагал другое: скоро должно произойти что-то важное. И я не ошибся.

Сначала вышел мажордом с огромным блестящим зонтом в руках и настежь распахнул въездные ворота. Потом мажордом отошел в сторону, черноту ночи прорезали мощные фары, и наконец из ворот выехал „сеат“ — но не тот, изрешеченный пулями, а другой. В машине, кроме водителя, никого не было. По моему сигналу Мерседес включила зажигание своего драндулета.

— Постарайся не отрываться от него, даже если тебе придется нарушить нерушимые законы, прописанные в правилах дорожного движения — в той их части, где речь идет о сохранении дистанции, — изложил я задачу.

Мы ехали, почти прижавшись к „сеату“, — я даже опасался, что мы в него врежемся и вина за это, согласно закону, ляжет на нас, потому что, насколько я помню, виноватым в подобных случаях считается водитель автомобиля, двигавшегося сзади, даже если на самом деле его спровоцировал — словом или делом — водитель машины, которая шла впереди. Но нам удалось благополучно достичь Диагонали, и на перекрестке, пока мы остановились на светофоре, я вышел, перед этим еще раз предупредив Мерседес:

— Твоя задача — не дать ему уйти. И надень ты очки, ради всего святого: никто тебя ночью не увидит, а ты без них можешь чего-нибудь не разглядеть и попасть в аварию.

Она кивнула в знак согласия, стиснула зубы и рванула вслед за тронувшимся „сеатом“. Я остановил такси, которое приметил заранее, запрыгнул в него и приказал водителю:

— Следуйте за этими двумя машинами. Я из тайной полиции.

Таксист показал мне „корочки“:

— Я тоже. Из какого отдела?

— Наркотики, — на ходу сочинил я. — Как у вас с доплатами за выслугу лет?

— Плохо, как и всегда, — пожаловался „таксист“. — Может, после выборов что изменится. Я думаю голосовать за Фелипе Гонсалеса. А ты?

— За кого начальство велит, — уклонился я от прямого ответа. Откровенничать было опасно: я мог себя выдать.

Мы миновали улицу Кальво Сотело и продолжали ехать по Диагонали. Как я и рассчитывал, водитель „сеата“ очень скоро заметил, что его преследует какая-то машина, совершил ловкий маневр и, не обращая внимания на запрещающий знак, свернул на улицу Мунтанер, оставив с носом бедную Мерседес, в машину которой к тому же едва не врезался автобус, когда она в отчаянии попыталась дать задний ход.