Джандо - Роман Канушкин Страница 27

— А ты кто такой?

— Я?! Дворник… Серегой звать.

— Дворник… — Робкоп деловито посмотрел на обледенелые ступеньки. — А это что?

— Виноват, — нудно начал Профессор Ким, — у меня рабочий день давно кончился… Ты, брат, на меня не тяни! Мы с Колянычем загуляли, день варенья у него… Хочешь, врежь глоток…

Профессор протянул Робкопу бутылку водки.

— Нет, спасибо, за рулем… — усмехнулся Робкоп.

— А, тады… ладно. Твое здоровье… — И Профессор лихо раскрутил бутылку и опрокинул горлышко себе в рот. Затем, морщась, выдохнул и занюхал рукавом. Ему действительно сейчас стоило выпить спиртного. Потому что из-за плеча Робкопа появился мальчик. Его лицо было изможденным и бледным, со следами побоев. Но все это было не важно, все это было чепухой по сравнению с тем, что Профессор Ким сейчас увидел. Что-то белое тускло светилось из-под век мальчика. Чем-то белым переливались его глаза, большие глаза, только в них не было зрачков. Профессор почувствовал, как в его горле пересохло. Он еще отпил из бутылки.

— Ох, шило — водяра! Тульский розлив. А чего это с пацаном, заболел, что ли?

Профессор, скрывая волнение, старался рассмотреть Дениса повнимательнее.

— С пацаном все нормально. — Робкоп отстранил мальчика в тень.

— То ли тут со светом плохо, то ли мне спьяну причудилось… Он что — близорукий?

— Со мной все в порядке, дядя! — Из-за плеча Робкопа выглянул Денис. Он улыбался, выглядел здоровым и полным сил. Зрачки его были на месте.

— Ладно, браток, счастливо тебе, — дружелюбно проговорил Робкоп, — ступай своей дорогой. Нам пора… У нас сегодня тоже день рождения.

— А, ну так давай треснем! Это ж у кого?

— У меня, дядя! — ответил Денис.

Он вышел из-за плеча Робкопа и смотрел на Профессора Кима. Он смотрел насмешливо. Что ж, дядя, может, ты и дворник. А может, ты тоже слышишь этот барабанный бой? Тем хуже для тебя.

Через некоторое время Профессор Ким сел на лавочку в сквере возле своего дома и закурил. На сердце у него было тяжело — не каждый день удается увидеть такое. Профессор курил и усиленно думал. Потом он достал спрятанный под тулупом радиотелефон и набрал номер.

— Да, — ответил приятный женский голос.

— Простите за беспокойство, вас с телефонного узла беспокоят. Вы не участвуете в игре «Алло! Алло!»?

— «Алло! Алло!»? Да вроде бы нет. Девочки, из вас никто не играет в «Алло!»? Нет? К сожалению, никто.

— Извините еще раз, у нас кое-какое оборудование вышло из строя, до свидания.

— Всего доброго.

Это был их сегодняшний код. Ровно через пять минут Дора перезвонила.

Из темноты подъезда навстречу Егору Тропинину вышел Лопоухий Толян со словами: «Все, мальчик, приплыли».

А за двадцать минут до этого Егор звонил домой из будки телефона-автомата:

— Да нет, мам, я не загулял. У нас тренировка позже закончилась… Ну, я там зашел на пять минут кофе попить… Кто заходил?.. Какой Толя? Одноклассник!.. Ах, маленький такой… Нет, это бывший одноклассник, я не знаю, что ему нужно. Ну ладно, не волнуйся, я уже иду. К десяти буду дома…

Раз в месяц Юлик Ашкенази позволял себе напиться в дым. Чаще всего он делал это в обществе располневшего тореадора из посольства латиноамериканской страны — привычка, сохранившаяся со времен банановой лихорадки. Сегодня они предпочли американскому клубу итальянский ресторан — тот самый, расположенный в революционном центре Москвы, но пили все же текилу. Первая половина ужина проходила весьма сумбурно — Юлика отвлекал звонивший каждые две-три минуты телефон, и разговор не клеился. Тореадор наблюдал за Юликом, сощурив чуть насмешливо свои загадочные глаза. Он курил французские сигареты «Галуаз» без фильтра.

— Наш друг — трудоголик, амиго, — проговорил бухгалтер, прозванный Бюстгальтером.

— Я понимаю, — кивнул тореадор.

«Может, он грустит по своей утраченной талии?» — думал Юлик. Что-то его очень интересовало в тореадоре.

Потом количество текилы с солью и лимоном заставило плюнуть на телефон и все, что с ним связано. Тореадор вдруг начал рассказывать о корриде. Они уже были прилично пьяны. Юлику казалось, что он проваливается куда-то в густой сигаретный дым; почему-то именно сейчас, когда тореадор рассказывал о бое быков, по ту сторону сигаретного дыма зазвучало страстное ритмичное фламенко — каталонские цыгане появились на сцене. Каталонские цыгане пели о том, что истинная любовь — это любовь утраченная, а рай может быть только потерянным, и Юлик подумал, что у этих ребят, вероятно, вместо крови в венах пульсирует расплавленное солнце. Еще он подумал, что теперь уже почти знает, о чем грустит амиго. Юлик не был склонен к сантиментам. Просто существовала порода людей, над которой Юлик с удовольствием поиздевался бы в своем необычном блокноте рисунков — копилке человеческих слабостей, только у него ничего из этого не получалось. Тореадор рассказывал о корриде. Он говорил, что мужчины всегда презирали убийство. Может, он говорил «люди», но Юлику слышалось «мужчины». Убийство всегда совершается с легкостью. Как режут курицу или закалывают свинью. Но когда встает вопрос о достоинстве — это не подходит.

— То, что у вас происходит в стране, амиго, это не подходит. — Тореадор щелкнул себя пальцами по лбу, как будто он только что нашел удачное сравнение. — Курицы режут куриц, а потом их режут новые курицы. У нас ножи дают в руки только мужчинам. Твой враг — не курица. Иначе рушится мир. Твой враг не курица, которой можно спокойно перерезать горло, или же курицы вы оба.

— Можно подумать, что у вас все происходит по-другому, — проговорил Юлик.

— Ты меня не понял, амиго, — печально улыбнулся тореадор, — я не об этом… Убийство — для презираемых. Для тех, кто обладает достоинством, — поединок. — Тореадор замолчал, потом тихо добавил: — Я не хочу, чтобы ты уловил в моем тоне наставление, амиго…

— Я благодарен, — быстро ответил Юлик. — Все же закончи… Коррида — не убийство, потому что там нет куриц?!

— Коррида — поединок. В поединке — любовь к жизни, страх и вызов смерти: убийство — монотонно и функционально… В поединке тебя и твоего врага связывает достоинство, любовь и ненависть так похожи… Убийство обесценивает, делает нереальным не только жизнь, но и смерть… Они разного цвета!.. — Тореадор взял со стола стопку и пригубил ее. — Время уже позднее, и много выпито текилы… Но я все же скажу: убийство — любовь к смерти, оно — желтое, как разбросанные Дьяволом горсти золотых монет. Только мало кто знает, что эти золотые монеты не более чем Его испражнения. Бык в вольере всегда был во власти человека… К чему устраивать корриду?! Быка можно заколоть, как свинью, как курицу… И у людей, у целых народов, забывших о достоинстве, у людей, питающихся Его желтыми испражнениями, так и делается. Ты понимаешь, о чем я, амиго?