Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон Страница 27

Как восхитительно оказаться в этом странном маленьком уголке восемнадцатого века совсем одному свежим прохладным ранним утром! За оградой между деревьев и фонтанов возвышался дворец с опущенными ставнями, словно двор заспался сегодня допоздна после маскарада. Огромный ряд конюшен стоял безмолвным, но казалось, что в любой миг ворота распахнутся и воздух наполнится посвистом конюхов, а кучера погонят золоченые кареты по камням мостовой. Почему в Испании прошлое никогда не умирает? Что такого в воздухе этой страны, что сохраняет прошлое не мумией, но живым и ощутимым? В Аранхуэсе я поддался иллюзии, что все еще продолжается 1754 год и обитатели дворца спят или затаились внутри.

Перед воротами я встретил девочку лет двенадцати или тринадцати в огромной соломенной шляпе. Улыбнувшись — и сверкнув зубами, — она предложила мне купить корзинку земляники, что я, конечно же, и сделал. Гойя, который был так жесток к мужчинам и женщинам, рисовал детей с любовью и нежностью, и это личико с темными, почти миндалевидными глазами и зубами цвета слоновой кости могло быть написано им. Когда я заметил, что кругом очень тихо, девочка снова заулыбалась и ответила, что здесь будет muy ruidoso [18], когда приедут автобусы из Мадрида. Каждый день, сказала она, туристы приезжают побродить по дворцу и пообедать у реки. Когда я попрощался, она склонила голову набок и одарила меня блеском темных глаз — и я ушел, размышляя, что средневековые девочки, которые часто становились правительницами в том возрасте, когда современная девочка еще не попадает в спортивную команду пятиклассников, возможно, были похожи на мою случайную знакомую.

Я прошел по аллеям огромных деревьев, чьи ветви сплетались над головой, по маленьким тропинкам, ведущим на огороды и к зарослям кустарника. Я подошел к старому лодочному сараю около реки, откуда когда-то давно принцы выводили лодки — покатать принцесс по Тахо и, возможно, перекусить и почитать Руссо в какой-нибудь усыпанной листьями заводи. Высокие живые изгороди и фонтаны проступали из зеленых теней. Не слышалось ни звука, кроме пересвиста птиц в ветвях, и снова я ощутил, что настоящие жители — люди, создавшие это место давным-давно, — играют со мной в прятки, и, быть может, повернув за угол, я услышу взрыв смеха и увижу ливень шелковых нижних юбок и туфелек на красных каблуках. Наконец я пришел к маленькому дворцу, стоящему с римской важностью в полном одиночестве. Он назывался Casita del Labrador [19].

Слово «лабрадор» вызывает в сознании англичанина образы ездовых собак, борющихся с метелью, или карибу, вытягивающих морды, чтобы ободрать замерзшую бересту в покрытых снегами землях; но в испанском языке у него нет топографического значения, оно обозначает просто крестьянина или батрака. Эта «Крестьянская избушка», столь причудливо названная под влиянием «болезни эпохи», построена Карлом IV, она стала проявлением истинной фантазии, которая обогатила мир некоторыми уникальнейшими зданиями, и создает очаровательную связь Аранхуэса с Брайтоном. Внутри неописуемое количество роскошных безделушек втиснуто в довольно маленькое по дворцовым меркам помещение. Там есть лестница из позолоченной бронзы, повсюду мрамор, стол из оникса, фрески, гобелены, эмали, стеклянные люстры, маленькие комнатки, как золотые птичьи клетки, везде часы, большинство из которых весьма посредственны, — и совершенно негде даже присесть. Что делали здесь, да и что могли делать, кроме как принимать изящные позы в шелках и атласах и пить шоколад из маленьких чашечек или потягивать сладкое шампанское? Только два экспоната меня заинтересовали. Один — изящная фреска на стене на лестничной площадке, работы Закариаса Веласкеса, который нарисовал свою очаровательную жену и цветущую семью, глядящую поверх балюстрады. Он сделал это столь реалистично, что кажется, будто женщина вот-вот улыбнется или помашет рукой, а кто-то из прелестных детей сбежит по лестнице. Второй экспонат — дорожный киот, также на втором этаже, в задней комнате. Это огромный триптих, который можно закрывать и перевозить на вьючных лошадях или на спине мула. Подобного рода алтари наши короли Плантагенеты возили с собой из замка в замок, и, несомненно, у великих лордов такие тоже были, поскольку они ездили по стране из одного поместья в другое. Внизу под лестницей находится нелепый подвал, тщательно отделанный под крестьянскую каморку: штукатурка осторожно соскоблена со стен, общая атмосфера тяжелой бедности достигается самыми дорогими средствами. В сентиментальные моменты, полагаю, монарх удалялся в эти убогие апартаменты от жеманных придворных второго этажа и, съев деревенскую olla [20], поданную коленопреклоненными слугами, размышлял, насколько счастливее ему бы жилось, будь он крестьянином. Так повелевала тогдашняя мода.

Все это смехотворно. Мне вспомнился уикенд, проведенный много лет назад у богатого и популярного актера, который пригласил меня и еще нескольких гостей в свой «маленький деревенский уголок», предупредив, чтобы мы надели старую одежду. Когда мы прибыли, то увидели великолепный особняк «под Тюдоров», в котором в каждой спальне была своя ванная в голливудском стиле. Пока наш хозяин скромно объяснял, что первоначально дом был избушкой дровосека, один гость заметил: «Полагаю, бедняга мыл топор в моей ванне».

Я вернулся к дворцовым воротам, где увидел, что уже прибыли автобусы из Мадрида. Аранхуэс проснулся. Моя маленькая собеседница-шалунья с коробками земляники улыбалась дюжине камер, а рядом стояли официанты, задумчиво взирая на дневной урожай едоков. Я вошел во дворец в хвосте партии. Мы толпой поднялись по парадной лестнице, словно брали ее штурмом, и отправились бродить по комнатам, завешенным гобеленами, люстрами и засиженным золотыми купидончиками. Мы глазели на потолки, которыми, наверное, нельзя искренне восхититься, не попробовав походной койки; нам продемонстрировали вычурные часы того типа, какому не позавидует ни один коллекционер, — отнюдь не Томпион или Грэм в полной сборке. Был один восхитительный миг, когда гид завел музыкальные часы и запустил их; мы услышали, как негромкие колдовские перезвоны заплясали под расписными потолками — словно невидимая пастушка Ватто проскользнула во дворец и выписывает пируэты вокруг, прячась за атласными занавесями.

Гид описал восстание в Аранхуэсе, которое заставило Карла IV отречься от престола и привело Годоя к краху. Туристы слушали внимательно, искренне желая узнать что-нибудь новое. Я покинул их и продолжил путь, поскольку проголодался, и мне пришло в голову, что лучше бы попасть в ресторан у реки раньше, чем туда прибудет толпа. Я выбрал столик на балконе, выходившем на Тахо, и заказал холодную спаржу с майонезом, жареную камбалу, еще спаржу, на этот раз горячую, в масле, и наконец ту мелкую дикую землянику, что растет в здешних рощах. Попивая белое вино из Риохи, я подумал, что Тахо выглядит весьма величественно, неся свои воды к Португалии. Француз за соседним столиком говорил о Годое. Бедный Годой, проклятый долгой жизнью, как Вечный Жид, оставшийся одиноким и обедневшим в парижской квартире; загадка для соседей, которые считали его старым актером, — возможно, они не так уж и ошибались. Дети в парке любили его и называли «мсье Мануэль». Он испил до дна горькую участь человека, пережившего своих современников. Даже его «Мемуары», которые, как он думал, потрясут мир, не вызвали сенсации, поскольку то, что было столь важно для него, уже перестало быть интересно: они принадлежали мертвому прошлому. Пожалуй, подумалось мне, надо бы подсказать французу, что, если хорошенько поискать на кладбище Пер-Лашез — в той его части, что известна как L’Ilot des Espagnole [21], — там найдется скромная могилка человека, который когда-то правил Испанией.