Секрет каллиграфа - Рафик Шами Страница 27

— Тогда тебе надо выходить за пожарного, — сказала она. — Это только на экране актеры — рыцари без страха и упрека и покорители женских сердец. В жизни они воняют, храпят, и иногда у них вскакивают прыщи на заднице. Мне нравятся полноватые мужчины: они симпатичные и с юмором у них все в порядке. Согласно статистике, они смеются на сорок процентов больше, чем худые. А если у такого человека еще и доброе сердце — чего большего я могу себе пожелать?

Свадьба Сары вылилась в грандиозное событие. С погодой повезло: февраль выдался сухим и теплым, как май. Жених Сары был родом из города Хомса. Родители его умерли, поэтому справлять свадьбу решили в Дамаске. Так захотел отец Сары, который понимал толк в праздниках. В церковь Сара входила как принцесса: десять полицейских в парадной форме выстроились у входа, образовав почетный караул.

Семь дней гулял Двор милосердия, словно был населен одними только родственниками Сары. Особенно удивили Салмана Самира и ее сын Аднан, к тому времени уже женатый, — проживал он в Еврейском переулке и работал водителем такси. Оба они занимались свадьбой с таким рвением, будто всегда любили Сару. Самира готовила для гостей, а Аднан исполнял роль мальчика на побегушках. Мать Салмана Мариам тоже помогала по мере сил. А уж накрывали столы и покупали напитки всем двором. Шимон тоже проявил щедрость, пожертвовав на торжество несколько корзин овощей и фруктов.

Жених был счастлив и повторял, что за всю свою жизнь не переживал ничего подобного.

И Салман радовался бы не меньше его, если бы за неделю до того не пропала его собака. Однажды ему дали в ресторане бесплатно костей и мяса, и он хотел отнести все это Пилоту, но обнаружил вместо него лишь клок черной шерсти да несколько капель крови. Что произошло? Салман не сказал Саре об исчезновении Пилота, чтобы не портить ей настроение перед свадьбой.

После семи дней праздника Сара и ее муж уехали в Хомс, прекрасный город на реке Оронт. Это случилось в марте 1955 года. Сара обняла Салмана на прощание и шепнула ему на ухо:

— Тысяча девятьсот пятьдесят пятый год — счастливый и для меня, и для тебя. Я вышла замуж за человека, которого люблю. Ты тоже скоро шагнешь в ворота, ведущие к твоему счастью.

Салман молча кивнул и крепко прижал к себе подругу. Его тревожило здоровье матери и судьба Пилота, который, если вообще был жив, наверняка чувствовал себя теперь еще более одиноким, чем его хозяин.

Прошли годы, прежде чем Салман снова увидел свою собаку. Но уже той осенью он убедился, что в прогнозах на будущее Сара не ошиблась.

— Почему твои жены живут так далеко друг от друга? — недоумевал аптекарь. — Почему не поселить гарем в отдельном доме, как это делали твои отец и дед?

— Мои жены не могут жить рядом, — отвечал ему элегантно одетый гость. — Они тут же выцарапают друг другу глаза. Лучше бы их разделяло три океана, а я жил бы где-нибудь на острове между ними. Мой компас каждую ночь безошибочно показывал бы, к которой из них мне направиться.

— Я тоже не прочь, чтобы три пустыни отделяли меня от жены, — кивнул аптекарь. — Но у нас, христиан, брак, как смерть, возможен только один раз. Ваш пророк любил жизнь. А наш Господь Иисус был революционером и поэтому ничего не понимал в женщинах.

— Возможно, поэтому Он так и не женился, хотя они буквально падали к Его ногам, — согласился мужчина в белом костюме.

Друзья пили кофе, приготовленный дородной помощницей аптекаря, облаченной в белый халат. Кроме торгового помещения, здесь была подсобка с кухонным углом и холодильником, где в контейнере с кубиками льда всегда лежала наготове бутылка превосходного арака.

— Тебе нужны капли от воспаления глаз? Для кого? — спросил аптекарь.

— Не знаю, — пожал плечами Назри Аббани.

— Но для меня важно, ребенок это или взрослый, — настаивал аптекарь.

Он уже проводил гостя до двери и теперь прощался с ним, небрежно пожимая руку.

— Я могу спросить жену. У тебя есть телефон? — повернулся к нему Аббани.

— Откуда у бедного аптекаря телефон? Я Элиас Ашкар, а не Назри Аббани, — развел руками хозяин.

— Хорошо, я сегодня же узнаю, а завтра тебе сообщу, — пообещал элегантный господин, покидая аптеку.

«Постараюсь, во всяком случае, — подумал он, переступая порог. — Ламия много говорит, но, в конце концов, никто не знает, чего она хочет».

Лучше бы отец сам на ней женился, чем подсовывать ему. Тогда Назри был молод. «Тебе надо обуздать похоть», — сказал ему отец. Ламия, как никакая другая девушка, подходила для этой цели. Дочь известного судьи, она пахла чернилами и книгами и казалась воплощением женской холодности. Ее отличала непоколебимая уверенность в собственной правоте. Она не оставляла без комментариев ни единого слова мужа и каждый раз в качестве подтверждения приводила мысль какого-нибудь идиота из греков, китайцев или арабов. Если же Ламии не удавалось найти среди них достаточно авторитетного союзника, она ссылалась на своего отца.

В отличие от других жен, рядом с ней Назри никогда не чувствовал себя дома. Особняк с большим садом, расположенный неподалеку от Итальянской больницы, был свадебным подарком ее отца, и Ламия, не стесняясь, называла его своим.

Страсть мужа не возбуждала, а усыпляла Ламию. Она начинала зевать, лишь только он прикасался к ней.

— У тебя на коже выключатель, — сказала он ей как-то в постели, разозлившись, — стоит мне лишь тронуть его — и ты гаснешь.

— Неостроумный и заезженный образ, — отвечала Ламия, засыпая.

Она отличалась пугающей худобой, имела плоскую грудь и все время читала.

Назри же, напротив, за всю жизнь не осилил ни одной книги. Его тошнило даже от газет.

— Сын с твоим лицом и ее умом станет украшением нашего рода. Я дам ему свое имя, — так сказал отец, оставляя их в спальне в первую брачную ночь.

Все получилось иначе. Ламия родила шесть девочек, и все как одна удались в мать. Она так и не порадовала Назри сыном. Этот брак оказался самой большой ошибкой его отца. Так думал Назри, каждую третью ночь направляясь к дому Ламии исполнять супружескую обязанность. Он бывал счастлив лишь в последние месяцы ее беременности, потому что в это время не должен был ее трогать, — запрет, которому Назри охотно следовал.

Назри Аббани имел привычку каждое утро после легкого завтрака заглядывать в кафе, чтобы выпить сладкого кофе и почитать газету. Потом он гулял по базару, попутно заказывая продукты и отправляя их по адресу той жены, чей дом собирался посетить ближайшей ночью. Зеленщики, рыбники, пекари, мясники, а также кондитеры и продавцы специй добросовестно выполняли все его пожелания, потому что Назри славился щедростью. Он никогда не торговался и не проверял товар. Он просто платил, не забывая о чаевых для разносчика.

Назри Аббани одевался по-европейски, хотя особенности климата вынуждали его гораздо чаще надевать светлые костюмы из льна и шелка, чем темные, английского сукна. Он предпочитал шелковые рубашки, итальянскую обувь и каждый день вдевал в петлицу свежую розу или гвоздику. Единственной восточной деталью его туалета оставались галстуки с арабским орнаментом. Кроме того, он имел целую коллекцию прогулочных тростей с золотыми и серебряными набалдашниками.