Книга для прочтения - Екатерина Великина Страница 27

«Даже не зайду к нему, сволочи, — злилась я. — Вот книжки через доктора передам только, но в палату ни ногой».

Докторицей оказалась молодая женщина, может, чуть-чуть постарше меня. Она долго отказывалась от денег, но я все-таки засунула ей их в карман.

— Вы, пожалуйста, присмотрите за ним, — попросила я у нее. — Он у нас, конечно, дурной, но…

— Дурной? — вдруг как-то оживилась докторица. — То есть?

— Ну козел он, девушка, — пояснила ей я. — А что такое, собственно?

— Ой, — смутилась девушка, — прямо и не знаю, как сказать. А он у вас точно нормальный?

— Ну не точно, но, в общем, у нас все со странностями…

— Так я и знала, — ужаснулась девушка. — Вы знаете, что он у нас вчера лаял, а потом медсестру укусил?

— Ч-ч-чччего?

Ноги мои подкосились, волосы зашевелились, внутри похолодело.

«Это кранты. Не только довела до больницы, но еще и мозги попортила. Кранты, кранты, кранты», — вот что подумала я.

— Да вы так уж не переживайте, — начала успокаивать меня врачиха. — Мы если что, скрутим его посильнее.

— Не надо никого скручивать! — завизжала я. — У меня деньги есть еще. Я вам дам сколько угодно. Пусть сидит в отдельной палате и лает на здоровье. Это у него все от труда случилось, а так он нормальный был!

— Да лает-то пусть, а как быть с сердцем?

— А что у него с сердцем?

— А вы что, не знаете, что у вашего дедушки недостаточность? — удивилась девушка.

— Мой дедушка помер семь лет назад, — удивилась я в ответ.

— А кто же тогда лает? — уставилась на меня врачиха.

Мы посмотрели друг на друга секунды полторы и поскакали в палату. В палате действительно лаяли и подтявкивали, но делал это вовсе не мой полоумный дядюшка, а какой-то другой, но не менее полоумный дедушка.

— А-а-а, поняла, это я палаты перепутала, — хихикнула врач. — Теперь все ясно. Ваш в конце коридора лежит. Нормально с ним все. Только вот…

— Что?! Что такое, доктор?! Вы говорите как есть, а то меня сейчас уже можно будет рядом с дедушкой пристраивать. Лаять не обещаю, но покусаю стопудово, — зарычала я.

— Ну, у вашего дяди мокрота плохо отходит, а нам анализ нужно взять. Может, вы ему боржоми купите или по спине стукнете? А?

— Будет вам мокрота, будет, — заверила ее я и отправилась к родственнику.

Ровно через две минуты я вернулась в ординаторскую с баночкой для анализа.

— Вот вам, сейте! — протянула я баночку докторице.

— Надо же, целый день прокашляться не мог, а тут так быстро! — изумилась она. — У вас прямо магическое влияние на своего родственника.

— Что верно, то верно, — улыбнулась я ей в ответ и отправилась домой, попутно потирая ушибленный кулак.

Ну да, всего-то зашла внутрь и врезала по спине со словами «А завтра будем класть вагонку!». Говорят, до сих пор кашляет. Впрочем, это вроде как даже полезно.

Ох-ox-ox, грехи наши тяжкие!

Три года бодливая корова выпрашивала у Бога рога.

«Уж я бы, — думала корова, — уж мне бы… Ужо бы я всех их, гадов!»

На четвертый год небо сжалилось, и в стойло пришла посылка с фиолетовым штампом. В посылке были рога, немного сахара и открытка: «Носите на здоровье. Канцелярия».

Корова радовалась три дня, а на четвертый побежала на почту. Когда посылка вернулась, в канцелярии пили чай. На дне коробки лежали рога, сахарные крошки и открытка: «Носите сами. Корова». В канцелярии было обиделись и уже начали составлять приказ на самую большую и яркую молнию, но в этот момент позвонил Плохой Танцор, и про корову забыли. Так она и живет в своем стойле, жует жвачку, вечерами гоняет чай, а если кто-то из соседок, забывшись, спрашивает ее про рога, то корова делает вид, что не совсем расслышала.

Я три с половиной года мечтала об одиночестве. Не в плохом смысле этого слова, а вот так, чтобы сигареточку с утреца в тиши, да кофеечку сверху, да еще, может быть, булочку какую-нибудь. Не могу сказать, что до сегодняшнего дня в моем утреннем расписании значились три пожара и погром, но все-таки спокойствия не было. Проснешься, бывало, от воплей «Кучи мультик», к градуснику метнешься, чтобы посмотреть, какие нынче хляби выпали, а там завтрак сготовить-запихать-вытереть-с хари — и вот уже и нянька на пороге: «Доброе утро, Тимоша». Пока оденешь и за порог выпрешь, тяга к утренним заседаниям напрочь пропадает. Короче, чего я тут распинаюсь: сами все знаете.

И вот наконец-то она. Тишина долгожданная. Вторую неделю аж, чтоб ее перекосило, сцуку. Телевизор молчит, готовить ничего не нужно, так… разве что карбофосу себе развести и выпить вдоволь, чтобы цвет лица совпал с внутренним содержанием. Вместе с Василем и Прохором сидим на диване, будто три феечки на скамеечке (читать: как «сказочные идиоты») и взором тухлым лупимся в стенку. Стенка поразительно неинтересная. Все остальное тоже так себе. Из всех событий — третьего дня муха залетела. То-то радости было, то-то веселья: минут семь ловили. А на восьмой минуте насекомая надышалась нашими флюидами и самоустранилась об окно. Мы и тут не растерялись — пышные похороны устроили и сорок дней пренепременно отметим, только вот что делать в оставшиеся тридцать девять, пока не придумали, увы.

Хм… Уборка помещения. Собственно, на уборке я и догадалась, что наш абзац близок. Как узнать, близко ли до абзаца? Да очень просто: если в вашу голову приходят мысли «А разбор шкафа я оставлю на сладкое» — до абзаца рукой подать. Если еще две недели назад нужно было разгрести помещение как можно более быстро и качественно, то есть так, чтобы хватило «на подольше», то теперь задача в корне изменилась. Нет, убирать, конечно, можно, но только так, чтобы осталось «на завтра». В противном случае получится, как у меня в Первый День. В Первый День я имела глупость надраить квартиру «от и до», и глупо улыбалась оставшиеся четыре дня в ответ на мужнин вопрос: «Что ты сегодня делала?» Муху оплакивала, блин.

С едой тоже круто. Завтрак, обед и полдник в саду. Соответственно от меня что? Правильно, ужин. Поначалу извращаться пыталась: то суп с морепродуктами, то королевские креветки в томатном соусе, то еще какую-нибудь хитровывернутую ризотту. А вот фига. Сосиски с горошком, и хоть тресни. Остальное «не качу, сама ешь». И ведь не скажешь же: «Дитятко, мамке делать не фига, что же ты, подлец, полуфабрикаты трескаешь?» Ну да, Ф. не волнует, что любое из его блюд готовится пятнадцать минут, а оставшиеся сто двадцать я играю в «Сапера». Кстати, игры, творчество и книжки тоже не идут. Правильно, потому что, как показывает практика, художник должен быть не только голоден, но и затрахан жизнью по самое не балуйся. Во всяком случае, я могу творить только тогда, когда меня каждые пятнадцать минут тюкают и требуют «играть в пиставку — налить сок — сделать битерброт».