Учитель заблудших - Гилад Атцмон Страница 27

Минуло почти три месяца, как я пишу свои воспоминания. Я уже не молод, и, возможно, конец мой близок. В последнее время мне все чаще кажется, что из будущего на меня надвигается какое-то огромное пыльное облако. Я вижу, как на горизонте сгущаются черные тучи, и знаю, что из них вот-вот хлынет ливень, который смоет последние остатки жизни из моего старческого тела. Мое обоняние уже не такое острое, как раньше, но иногда я улавливаю исходящий от меня какой-то странный запах, напоминающий забытый запах формалина из школьной лаборатории, где на полках стояли банки со свернувшимися калачиком заспиртованными зародышами. Одним словом, совершенно ясно, что в моем теле поселился запах могилы.

За всю свою жизнь я ни разу не остановился, чтобы послушать стрекотание кузнечиков, ощутить прохладное дуновение ветра, полюбоваться молнией, сверкнувшей в небе. Но теперь, рассказывая историю своей жизни, я заново переживаю те мгновения, которые в свое время прошли мимо меня незамеченными, плачу над ними или смеюсь. Я чувствую страшную усталость. Но когда с высоты прожитых лет я вспоминаю свою юность, то переживаю все с ней связанное гораздо острее, чем тогда, в прошлом. Я облизываю губы, ощущая на них вкус гениталий Авишаг. Я покусываю соски Евы. Я засовываю язык в каждую дырочку и щель, даже не имеющие прямого отношения к сексу, например, в ноздри или в пупок. Я снова и снова нежусь между ног у всех моих женщин. Я устал, я плохо соображаю, но не отступаю. Лаская их, я подолгу тру палец о палец. Погружаясь в воспоминания, я иногда подношу руку к носу и обнюхиваю свои пальцы, благоухающие ароматом любви. Я вспоминаю спертый воздух в комнате и бесчисленные совокупления, продолжавшиеся всю ночь и возобновлявшиеся по утрам. Я вспоминаю кровать, от которой поднимались пряные испарения любви. Их запах напоминал запах жженой шины после резкой остановки машины. Я позволяю своей возлюбленной источать опьяняющие ароматы в царстве моей печали. Жить мне осталось уже недолго, и я полностью растворяюсь в прошлом. Я никуда не спешу. Я отдаю себя во власть времени.

Моя жизнь уже давно превратилась в кирку, которая откалывает у меня кусок за куском.

Вспоминая прошедшее, я понимаю, что ностальгия — это тоска по упущенному, по тому, чего не пережил, не исчерпал до конца. О, как жестока жизнь! Именно сейчас, когда я чувствую живительный аромат весны, моя плоть источает прелый и влажный запах осени. По-видимому, мои воспоминания — это что-то вроде запоздалой компенсации. Мой изношенный организм переживает то, чего недопережил, получает то, чего недополучил.

Я крепко зажат меж острыми зубами невидимых песочных часов своей жизни, и вряд ли мне удастся завершить эти мемуары. Смерть уже дышит мне в затылок. Сейчас я работаю над той частью воспоминаний, где описывается возвращение Лолы. Это случилось, когда я прожил уже половину своей жизни. Но силы у меня кончаются, и мой дряхлеющий мозг соображает не с той скоростью, что раньше. Поэтому работа продвигается медленно.

Каждый день я улетаю мыслями в прошлое и погружаюсь в море тоски. Не знаю, может ли моя рукопись кого-то чему-то научить, но, по правде говоря, меня это абсолютно не ебет. Тем более что ебать мне уже давно нечем и мой член превратился в обычный орган мочеиспускания. И все же я счастлив. Мои мемуары позволяют мне ускользнуть от лап смерти, подстерегающей меня за каждым углом.

Спасибо вам, господин Шаръаби, и долгих вам лет жизни! Когда состаритесь, не забудьте тоже написать собственные мемуары.

Сегодня утром я получил официальное приглашение от правительства Палестины принять участие в пипологическом конгрессе, который состоится в университете Аль-Кудс. При других обстоятельствах я бы наверняка это приглашение отклонил, поскольку ни пипология, ни уж тем более Палестина меня давно не интересуют. Но сейчас, работая над мемуарами, я вдруг ощутил острую потребность поехать. Мне стыдно в этом признаться, но я тоскую по местам, где прошло мое детство и где я не был сорок пять лет. Раньше мне эта мысль даже в голову не приходила. Но фитиль моей жизни укорачивается, и второй такой возможности у меня уже не будет. Одним словом, боюсь, что мне придется принять приглашение.

Ожидание включает в себя элемент самопознания.

Чем старше ты становишься, тем меньше у тебя ожиданий, надежд и иллюзий. Бессознательное начинает атрофироваться и уступает место сознанию, которое, в свою очередь, перерастает в беспамятство. Сознание делает тебя неспособным удивляться. В раннем детстве бессознательное доминирует над осознаваемым. На старости лет море подробностей почти целиком затопляет пустыню первобытной слепоты.

Знание притворяется другом человека и обманывает его. Оно рисует все в розовом свете, который, на первый взгляд, освещает тьму над пропастью. Однако в действительности это не что иное, как жульничество, ибо знание, наполняя тебя, ликвидирует те крошечные впадинки и складочки, в которых прячется твое «я». Для меня незнание и тьма — что-то вроде ёканья в животе, более, так сказать, трезвая разновидность знания. В полумраке и в кромешной тьме я чувствую себя гораздо лучше. Сердце начинает биться сильнее, страх опьяняет. Ожидание отменяет время, упраздняет настоящее. Жизнь в тени ожидания — это череда событий, устремленных в туманное, слепое будущее. В твоей неготовности к возможному развитию событий есть определенное наслаждение.

Наслаждаясь ожиданием Лолы, я пытался проанализировать природу тоски и причины неуверенности, сопровождающей ощущение «здесь и теперь». Я воображал нашу встречу, подбирал слова, которые скажу, худел, обдумывал свою жизнь и старался понять самого себя.

Так прошло два дня.

Утром в день приезда она позвонила, и мы договорились встретиться в кафе. Я сидел за столиком и в ожидании ее прихода продолжал мысленно готовиться к встрече. Мечтал, повторял заготовленные заранее слова, и на губах у меня все это время наверняка блуждала глупая улыбка. Я так погрузился в свои размышления, что совершенно потерял чувство реальности, а когда очнулся, увидел, что рядом стоит она.

Высокая и худая. В уголках глаз — морщинки. По Лоле было видно, что она волнуется не меньше, чем я. «Может, она не заметит, как я располнел?» — мелькнула у меня тайная надежда.

— Привет, Гюнтер, — сказала она со своей флегматичной интонацией, которую я не слышал уже много лет и от которой успел отвыкнуть.

— Здравствуй, — ответил я.

Она села напротив и с серьезным выражением лица объявила, что я совсем не изменился. Не желая быть невежливым, я тоже заверил ее, что она осталась такой же, как прежде. Но поскольку мне не хотелось, чтобы наши отношения начинались со лжи, я поправился и сказал, что вообще-то кое-что в ней изменилось, однако мне это не мешает.

— Наоборот, — добавил я, — именно сейчас, когда я вижу тебя чуть-чуть постаревшей, ко мне приходит понимание того, как сильно я к тебе привязан, думаю, связывающие нас узы невозможно разорвать ничем.

Она не осталась в долгу и язвительно протянула:

— Вообще-то я наивно полагала, что, прожив столько лет на Западе, ты немного пообтесался, но вижу, что мои надежды не оправдались и хорошим манерам ты так и не научился. Ну что ж, если уж речь зашла о старости, хочу посоветовать тебе заняться своим безобразно отвисшим животом. А то, не ровен час, как-нибудь ночью, когда ты будешь переворачиваться с боку на бок, Земля может сойти со своей орбиты.