Лев Африканский - Амин Маалуф Страница 27

Школа представляла собой один большой зал со скамьями, образовывавшими ступени амфитеатра. Старшие занимали задние ряды, младшие — передние, у каждого была своя дощечка, на которой он записывал под диктовку стихи, положенные ему на этот день для заучивания. Учитель держал в руках розги, которые шли в ход, стоило кому-нибудь произнести вслух ругательство или совершить грубую ошибку. Но никто на него не обижался, да и он зла ни на кого не держал.

В первый свой школьный день я сел в третьем ряду: довольно близко, чтобы видеть и слышать учителя, и в то же время подальше от неизбежных вспышек гнева и постоянного контроля с его стороны. Рядом со мной сидел самый большой шалун нашего квартала: Харун по прозвищу Проныра. Он был моим сверстником, очень темен лицом и одет во все латаное-перелатаное, но чистое. С первой же потасовки мы подружились, да так, что ничто более не могло нас разлучить. Встречая его, непременно спрашивали обо мне, а завидя меня, искали глазами его. В его компании мне предстояло исследовать Фес и возмужать. Я чувствовал себя иностранцем, он был в Фесе своим в доску, и все здесь было испытано его глазами, ногами и сердцем. Он был не прочь поделиться всем этим со мной.

По рождению принадлежал он к лучшей из городских корпораций.

В этот год в руки кастильцев попала Мелилла. Она была атакована с моря, жители покинули город и разбежались по соседним холмам, унося с собой имущество. Христиане овладели городом и принялись его укреплять. Одному Богу известно, доколе им там быть!

В Фесе среди беженцев из Гранады началась паника. У них создалось впечатление, что враг следует за ними по пятам, что он способен настичь их в самом центре исламского мира, и им придется бежать дальше, на край света.

Беспокойство зрело и среди моих близких, сам я, правда, его не ощущал, уйдя с головой в учебу и в зародившуюся дружбу.

* * *

Когда Харун впервые, робея, пришел в дом дяди и я представил его ему, назвав корпорацию, к которой принадлежала его семья, Кхали завладел руками моего друга, еще небольшими, но уже шершавыми, мозолистыми, и произнес слова, заставившие меня тогда улыбнуться:

— Если б несравненная Шехерезада была с ними знакома, она бы целую ночь посвятила рассказу о них, и чего бы там только ни было — и джинны, и ковры-самолеты, и волшебные фонари… А до наступления рассвета она бы превратила их консула в халифа, их лачуги — во дворцы, а их робы — в парадные одежды.

Те, о ком шла речь, были фесскими разносчиками. Три сотни человек, все выходцы из простонародья, все бедны, почти сплошь неграмотны и тем не менее сумевшие создать самую уважаемую из городских корпораций, самую сплоченную и организованную.

Каждый год, и сегодня еще, они избирают главу — торгового судью, или консула, регулирующего их деятельность. Именно он в начале недели назначает, кому трудиться, кому отдыхать в соответствии с движением караванов, состоянием дел на рынках и наличием свободных рук. Заработанное за день разносчик не берет себе, а целиком отдает в кассу взаимопомощи. В конце недели выручка делится поровну между работниками, за исключением некой суммы, которая откладывается на корпоративные нужды, весьма разнообразные и благородные: когда один из них умирает, вдове подыскивают нового мужа, не оставляют заботами малых детей, помогая встать на ноги и обрести ремесло. Сын одного из них является сыном всех остальных. Деньги из кассы идут также молодоженам на обзаведение своим хозяйством.

Консул разносчиков от их лица торгуется с султаном и его чиновниками. И потому корпорации была дана привилегия не платить ни налогов, ни пошлины и даже не оплачивать выпечку хлеба хлебопекам. Если один из них совершает преступление, заслуживающее смертной казни, приговор приводится в исполнение не публично, дабы не бросать тень на всех. Взамен консул обязуется бдительно, без снисхождения, следить за нравственностью каждого нового кандидата, дабы кто неблагонадежный не проник в их среду. Репутация их столь высока и услуги столь полезны, что купцы и торговцы просто не могут обойтись без них, сбывая свою продукцию. Так, торговцы оливковым маслом, прибывающие из деревень с горшками различных размеров, просят помощи у особой разновидности разносчиков, которые сами проверяют вместимость сосудов, качество продукта и сами же выступают гарантом его перед покупателями. Когда купец привозит новую заморскую ткань, он прибегает к услугам разносчиков, которые, помимо своих собственных обязанностей, еще и рекламируют его товар. За каждый вид деятельности установлена определенная плата, согласно расценкам, утвержденным консулом.

Никто никогда, будь он хоть царских кровей, не осмеливается поссориться ни с одним из членов корпорации, поскольку это означает противопоставить себя всем ее членам. Девизом им служат слова Пророка: «Помогай брату своему, будь он угнетателем или угнетенным», однако они толкуют эти слова так, как сам Пророк, когда его спросили: «Угнетенному мы поможем, это само собой. Но угнетатель, как помочь ему?» Он ответил: «Вы поможете ему, одержав над ним верх и помешав ему наносить вред». И потому большой редкостью является потасовка на рынке из-за разносчика, и всегда находится кто-то, способный урезонить слишком горячего собрата.

Таковы эти люди, скромные, но гордые, неимущие, но великодушные, далекие от власти, но такие умелые в том, что касается самоуправления. Такова та раса, к которой принадлежал мой лучший друг.

Каждый день при первых проблесках зари Харун Проныра заходил за мной, чтобы вместе проделать те несколько сотен шагов, которые отделяли дом Кхали от школы. Иногда мы обменивались услышанным от взрослых, иногда повторяли стихи. А часто просто молчали, мы были друзьями по молчанию.

Однажды утром, открыв глаза, я увидел его в своей комнате, сидящим в ногах шкафа-кровати, служившего мне для сна. Я вздрогнул, испугавшись, что проспал, и уже представляя себе розги учителя, со свистом стегающие меня по икрам. Харун улыбкой успокоил меня.

— Сегодня пятница, школа закрыта, но улицы и сады открыты. Запасись ломтем хлеба и бананом и приходи на угол аллеи.

С этого дня мы столько раз обходили город, что и не счесть. Часто мы пускались в путь с площади Чудес. Не знаю, было ли это ее настоящее название, но так ее называл Харун; с нас было довольно смотреть, слышать и видеть.

Вот мнимые больные. Одни делают вид, что больны падучей, держатся руками за голову, трясут ее с такой силой, что кажется, она вот-вот отлетит в сторону, катаются по земле, да так умело, что ни за что не причинят себе вреда и не опрокинут миску для сбора милостыни. Другие прикидываются больными мочекаменным недугом, стонут, изображают нестерпимые муки, смолкая, если из зрителей остаемся лишь мы с Харуном. Третьи выставляют напоказ раны и язвы. Я тут же отвожу глаза, поскольку слышал, что достаточно всмотреться в язву, чтобы заразиться.

А вот бродячие фигляры, распевающие глупые песенки и торгующие клочками бумаги, на которых, по их словам, написаны заклятия от всякого рода болезней. Есть и бродячие врачеватели, расхваливающие свой чудодейственный товар и избегающие дважды посещать один и тот же город. Тут и вожатые обезьян, развлекающиеся тем, что пугают беременных женщин, тут и заклинатели змей, носящие их на шее. Харун ничего не боится и смело подходит к любому, я же напуган и испытываю гадливость.