Дорогами Чингисхана - Тим Северин Страница 27

Основная часть нашего трансмонгольского похода должна была начаться через шесть недель после путешествия по Хэнтэю. За это время мы с Полом ненадолго съездили обратно в Лондон, чтобы проявить и оценить качество наших кинопленок и фотографий и кое-что приобрести, например побольше полароидных кассет и с полдюжины армейских спальных мешков, которыми я мог бы снабдить монгольскую конную группу. Потом мы вернулись в Улан-Батор и жили в гостях у Дока и его семьи в его трехкомнатной квартире на верхнем этаже одного из обшарпанных многоквартирных домов. Прежде правительство запрещало частным лицам принимать у себя иностранных гостей. Все туристы с Запада обязаны были жить в условиях квазикарантина в одной из двух унылых гостиниц Улан-Батора. Это означало, что за ними будут надзирать неусыпные глаза, завышенные гостиничные цены дадут значительную прибыль, а местные жители будут избавлены от соблазна получить оплату в иностранной валюте, хранить которую им запрещено. Док бы и не принял никакой платы, и поэтому мы преподнесли ему в подарок виски и рыболовные снасти, которые были встречены с радостью. В действительности большую часть нашего шестинедельного ожидания мы провели в обществе Байяра и веселой команды Монгольской киностудии — мы тряслись на ухабах по степи в списанном советском джипе, побывали на местных лошадиных праздниках и в гостях у аратских семейств, совершили поездку в пустыню Гоби, где посмотрели верблюжьих пастухов.

За эти дни я по крупицам собирал обрывочные сведения о происхождении и жизненном пути Ариунболда. По монгольским меркам Ариунболд родился, так сказать, с серебряной ложечкой во рту. В последние годы диктаторского правления Чойбалсана он был еще ребенком и большую часть жизни прожил при режиме преемника Чойбалсана, Цеденбала, который придерживался жесткой линии предшественника, поощрял культ своей личности, и у него была русская жена. По слухам, Ариунболд и сам отчасти был русским, и его семья, несомненно, пользовалась немалым уважением в партийных кругах. В суровом коммунистическом обществе это означало, что у мальчика есть все преимущества. После окончания школы Ариунболд в числе избранных был отправлен на учебу в Высшую партийную школу в Ленинграде — в этот учебный центр для многообещающей одаренной молодежи из стран-сателлитов СССР желали попасть многие. Там он изучал партийную теорию и науку управления, приобрел свой элегантный и профессиональный стиль и усовершенствовал владение русским языком, на котором говорил практически без акцента. После возвращения в Улан-Батор он был вознагражден, получив самую желанную для молодого человека должность в монгольской властной иерархии — его назначили секретарем при председателе президиума, самом Цеденбале. Молодой, обладающий приятной внешностью, с хорошим образованием и из безупречной семьи, Ариунболд был готов к восхождению на самые высокие ступени партийного аппарата.

Однако что-то пошло не так, ходили слухи, что он ленив и несерьезен и вдобавок бабник. Его последующая карьера, насколько могу судить из того, что всплыло в случайном разговоре, по-видимому, только подтверждала эти сообщения. Он так и не реализовал свой потенциал. Он потерял место секретаря Цеденбала и был отправлен за границу, работал дипломатом в монгольском посольстве в Софии, а в дальнейшем его вновь понизили в должности, и он стал журналистом. В Болгарии, поговаривали, его донжуанство стало причиной серьезных проблем. Когда Ариунболда отозвали в Улан-Батор, его жена, музыкант по профессии, осталась в Софии. Мне было понятно, что на посту секретаря Монгольского национального комитета по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь» Ариунболд находится в идеальном положении, чтобы стать препятствием для какой-либо поддержки предприятия со стороны государства и обеспечить, чтобы именно его выбрали возглавить подготовку на территории Монголии. Нехотя я также вынужден был признать, что планируемую экспедицию он может считать возможностью изменить свою карьеру, пока идущую по нисходящей. Как-то он неосмотрительно проговорился, что намерен воспользоваться своим положением, чтобы приобрести известность в Монголии, а затем заняться политической деятельностью.

Отношение Ариунболда к организации новой фазы экспедиции было пугающим. Он исчез из Улан-Батора сразу на несколько недель, не известив никого и не связываясь ни с Герелом, ни с Байяром, которые не знали, где его искать. Он также не убедился в готовности нового снаряжения, необходимого для поездки. Было понятно, что требуется новая палатка на замену той изорванной, которую брали в Хэнтэй. Ариунболд похвалялся, что от японской телевизионной компании получил какую-то специальную облегченную ткань и устроит так, чтобы из нее пошили новую палатку. Но потом, когда палатка еще не была закончена, он пропал, а вернувшись, приказал трио веселых монгольских портних немедленно заняться пошивом прихотливых нарядов для монгольских членов команды. Я с Полом отправился на квартиру, где они занимались стачиванием. Представшая нашим глазам картина ничуть нас не обнадежила. Ариунболд, которого мы не видели несколько недель, заглянул сюда для примерки своего костюма. Принарядившись, он с самодовольным видом красовался перед зеркалом: было слишком очевидно, что его больше интересует внешний блеск, а не сущность проекта. Заказаны были также и три особых седла, точные копии средневековых монгольских седел. Но я был удручен, увидев, что Ариунболда волнует лишь, чтобы его собственное седло было готово вовремя. По-видимому, он эгоистично не замечал, что всего за день до того, как экспедиция должна покинуть Улан-Батор, седла его монгольских спутников все еще оставались кусками дерева и кожи. Я ничего не сказал, потому что считал, что не мое дело вмешиваться в то, что по-прежнему было организованным монголами предприятием на территории Монголии. Между тем быстро приближался тот день, когда мы все должны отправиться на точку старта основного маршрута — в бывшую имперскую столицу Каракорум.

Каракорум расположен там, где фактически находится центр Большой Монголии. Если крест-накрест провести линии через основную область расселения монголоязычных народов, они пересекутся в холмистой местности в верховьях реки Орхон, недалеко от нынешнего Каракорума. Подобное центральное расположение раскрывает причину того, почему на протяжении столетий Каракорум был национальным, пусть и не всегда реальным, центром Монгольской империи. У самого Чингисхана так и не нашлось времени, чтобы устроить тут столицу, потому что его ставка оставалась мобильной, кочуя вслед за сезонными миграциями и перемещаясь вместе с ханом, когда он отправлялся в военные походы на завоевание чужих стран. Но, должно быть, главное кочевье регулярно устанавливало свои юрты в видимости Каракорума, и когда его сын Угэдэй стал в 1229 году каганом, было принято решение возвести там постоянные сооружения, где бы останавливались и вели торговлю имперские караваны и где — не в последнюю очередь — можно было принимать иноземные посольства и вождей, которые прибывали из многих областей громадной империи. Именно в район Каракорума спешили доставить Карпини проводники, чтобы их подопечный, пожилой, грузный и измученный дорогой францисканец, оказался при дворе при возведении на престол наследника Угэдэя, Гуюка. И сюда в 1254 году пришел тот, кто следующим оставил для европейцев описание монгольской империи, — собрат Карпини по францисканскому ордену, Вильям Рубрук, с которым мы вскоре встретимся. Даже когда каганом стал в 1259 году знаменитый внук Чингисхана, Хубилай, предпочитавший держать свою столицу в Китае, Каракорум номинально оставался центром Монгольской империи и центром отчизны, к которому все монголы были эмоционально привязаны тогда и с которым сохраняют эту связь по сей день.