Музыка тишины - Андреа Бочелли Страница 27

Девочку с первой парты звали Барбара. Она была невысокого роста, очень хорошенькая, с хорошей фигуркой, с темными волосами, стриженными каскадом. Но самым привлекательным в ней было ее личико, выразительное и сияющее; она всегда улыбалась, у нее были огромные глазищи с пронзительным взглядом, французский носик и ямочки на щеках, которые становились тем глубже, чем шире она улыбалась. Именно так Адриано описывал ее Амосу, и такой он ее себе и представлял; оба любили ее чистой и целомудренной любовью и даже в мыслях не позволяли себе опускаться до пошлости или вульгарности.

Однажды, когда Амос был в гостях у Адриано, тот преподнес ему неожиданный сюрприз. В конце очередной дискуссии, темой которой были, естественно, Барбара и ее достоинства, Адриано внезапно встал, быстрым шагом покинул гостиную и вернулся через некоторое время с гитарой в руках. Не сказать, что он умел играть – так, бренчал. Он уселся и попросил внимания Амоса, а тот, полон скепсиса, неохотно стал слушать.

Адриано извлек из кармашка своей рубашки маленький плектр, тронул струны, настраиваясь на ля минор – это был один из немногих известных ему аккордов, – и запел песню, которую Амос никогда раньше не слышал. Она показалась ему очень нежной и наполненной искренними чувствами. Адриано допел ее, слегка волнуясь, а потом признался, что сам написал ее для Барбары. Амос был растроган, но отнесся к словам друга с недоверием, попросив его спеть ее снова. Ему захотелось записать слова, чтобы отнести домой и потом напевать, прокручивая вновь и вновь в своей голове, словно автором был он сам: «Вспоминаю я ту ночь на пляже, освещенном твоим взглядом в бесконечность…»

Была ли это только мечта или Адриано действительно провел с ней ночь на пляже? Картина казалась ему поистине чарующей и романтичной, и потом, все это было правдой! Взгляд Барбары и в самом деле способен был светить во тьме. Кроме того, Амоса до глубины души тронула метафора, которая следовала за этими словами: «Словно потерявшаяся чайка, что ищет синеву морей, ищу я любовь в глазах твоих…» Амос чувствовал, что эти простые слова шли от безумно влюбленного и раненого сердца, такого же, как его, и слова эти были настолько его собственными, что от них по коже бежали мурашки.

«Молодец», – подумал он тогда о своем друге, хотя его немало поразило то, что в таком абсолютно лишенном самой элементарной музыкальной подготовки человеке, как Адриано, может скрываться столь тонкий артистический талант. Он испытывал чувство восхищения перед другом – чувство, которому не грозило перерасти в зависть. Ведь с самых первых мгновений Амос идеализировал их дружбу и стал бы защищать ее любой ценой, без малейших колебаний и предубеждений, с почти фанатическим рвением – рвением, которым так часто переполнены юные сердца.

XVIII

Несмотря на серьезные перемены в Амосе, в его манере одеваться и поведении, отношения с прекрасным полом оставались для него нерешенной проблемой. Хоть судьба и наградила его вполне приятной внешностью – мальчик вырос в высокого и стройного юношу, с иссиня-черными волосами, правильными, мужественными чертами лица и хорошей фигурой с широкими плечами, узкими бедрами и длинными мускулистыми ногами, – ему никак не удавалось пробудить интерес в девушках, в особенности в тех, кто ему нравился. Пытаясь анализировать ситуацию, он приходил к выводу, что причина, вероятно, кроется в его поведении: он отдавал себе отчет в собственной застенчивости и в неуклюжести своих порой отчаянных попыток понравиться; довершал дело его физический недостаток. Он понимал, что ему необходимо смириться с этой печальной реальностью, и потому сосредоточил свои интересы на множестве других вещей, которые, как он надеялся, со временем смогут сделать его более привлекательным для противоположного пола, а также более уверенным в себе – словом, настоящим мужчиной. А пока он никак не мог объяснить самому себе успех некоторых своих ровесников, казавшихся ему совершенно пустыми, неприятными, лишенными и доли человечности и абсолютно неспособными следовать за идеалом. Он сталкивался с ними на главной улице Понтедеры или где-нибудь еще – те шли под руку с ослепительными девушками; при этом Амосу они казались смешными и фальшивыми, и он понять не мог, что в них могло разбудить чувства в нежных девичьих сердцах. «Да, все-таки жизнь – странный фарс», – думал он в такие минуты, а сам пытался постичь те таинственные правила, посредством которых каждый из персонажей передвигается по сцене, исполняя собственную роль; и чем больше он силился понять, тем меньше ему это удавалось – он блуждал в лабиринте своих мыслей, догадок и надежд.

В этом смысле наш герой, вне всякого сомнения, страдал; страдал, но не отчаивался, ведь некое странное предчувствие подсказывало ему, что необходимо быть стойким, терпеливо ждать и сохранять оптимизм. И он довольствовался тем, что имел: любовью друзей и родных, своими занятиями, успехами, которых он достигал… «В общем-то, – говорил он себе, – мне нечего жаловаться. Множеству людей живется гораздо хуже». Амос заставлял себя не думать о том, чего ему не хватает, минимизировать любую проблему, любую сложность, любое противоречие.

Мысли о том, что Барбара дарила внимание другим, конечно, делали ему больно, но он умел взять себя в руки. В конце концов, та же горькая доля не обошла и Адриано, а, как говорится в пословице, «на миру и смерть красна». И потом, у него ведь были его надежды, его мечты, в которых он мог сколько угодно наслаждаться своей платонической любовью.

Каждое утро он просыпался с радостным ощущением, что вскоре увидит Барбару, сможет поговорить с ней; всякий вежливый жест с ее стороны, любое внимание, любая случайно брошенная фраза пробуждали в его душе новые мечты, новые надежды, которые он пестовал день ото дня. Все это происходило на фоне его любимой музыки, помогавшей Амосу уходить в себя и оставаться наедине с собственными мыслями.

Однажды, когда он в одиночестве проводил время в своем кабинете, слушая запись «Сельской чести» и одновременно читая стихи Гоццано, он внезапно почувствовал животрепещущую необходимость самому сложить стихотворение для Барбары, как уже однажды случилось с ним, когда он испытывал определенные чувства к Алессандре. Но на этот раз он решил никому не читать их, ему просто хотелось оставить их себе, написав для собственного удовольствия. Он захлопнул книжку, выключил магнитофон, сел за пишущую машинку и быстро напечатал:

… Оставить все и далеко убежать, Далеко от взглядов людских, От этой жизни, сотканной из ничего, Убежать, держа тебя за руку. А после обнаружить, словно по волшебству, Что мы в плену своих желаний, Побежденные одним и тем же чувством, Потерянные в нежном безумстве: Любить тебя, осыпая поцелуями, Сперва невинными, затем запретными, Искать под одеждами тепло твоей кожи, Бесстыдными ласками ее покрывая. Но мечта эта длится лишь миг, И я по-прежнему один, глупый мечтатель, Верящий в сказку любви, Что дарит иллюзии, околдовывает и исчезает… Откуда-то летит печальный колокольный звон, Чтобы поведать мне о наступленьи ночи. Я одинок, ты далеко, как этот колокол, И душа моя рвется на части. Что это? Страх или печаль? Что сердце мне сжимает? Что это за тревога и борьба, Бушующие при мысли о тебе? Все во мне горит огнем, Мне так не хватает твоих поцелуев и улыбок, И мысли о тебе все мучают меня. Боюсь спросить: ты думаешь ли обо мне? Или другой твое волнует сердце? И на закате дня приходит он к тебе? Но все равно моя любовь сильнее…

Напечатав последнюю строчку, Амос заметил, что забыл про название. Он задумался: эти стихи были написаны в плену мечты, он вложил в них и свои надежды, и тайные желания, и это показалось ему неплохим началом. Название он счел делом второстепенным. Но потом вернул каретку пишущей машинки в самый верх листа, где оставил достаточно свободного места, и написал первое же название, которое пришло ему в голову: «Мечта». Затем он попробовал прочитать свое стихотворение вслух, чтобы проверить, хорошо ли оно звучит; разумеется, по сравнению с лирикой Гоццано это было ничто, но все же Амос остался доволен и даже охотно простил себе некоторую стилистическую неуклюжесть. Он сложил листок со стихотворением и спрятал его среди страниц энциклопедии, а потом поднялся и отправился подышать свежим воздухом.