Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон Страница 27

Итак, стоит груженая телега посреди рынка, кричат и кудахчут на ней женщины и куры, а ушедшую словно черт прибрал! Клиентки начинают жаловаться и во всем винят почему-то возчика, как будто нет у него большего удовольствия, чем стоять посреди рынка на солнцепеке и смотреть на этих мадам! Но вот наконец появляется пропавшая женщина, и вид у нее такой, будто она только-только вышла из битвы. Лицо ее сияет, а мешок лука свисает с плеча, как военная добыча. Почему сияет и где она ошивалась все это время? Торговалась, вот где. Именно теперь она решила поторговаться!

Плевок, причмок, удар кнутом.

— Н-но, Павлик!

На этот раз Павлик решает не упрямиться. Подъем кончился, впереди лежит ровная дорога. Мерин дергает головой, подается вперед плечом и начинает выше поднимать ноги. Телега трясется на ухабах. Лесная опушка. Утренняя свежесть приветствует ездоков. Возчик Мордехай вдруг умолкает, но не потому, что иссякли слова. Боже упаси! Если человек обладает острым глазом, то неисчислимы те малые, но интереснейшие вещи, которые ему выпадает наблюдать с раннего утра до позднего вечера. Но есть у возчиков, которые годами ездят по одной и той же дороге, свой стиль и своя система. Они и их лошади точно знают, когда надо по этой дороге ехать быстро, а когда еле-еле ползти. Всему срок и время под солнцем на дороге из Гадяча в Вельбовку. Время гнать галопом и время плестись, время закурить папиросу и время пригорюниться, время говорить и время помалкивать.

Рядом с дачей Степана Борисовича Вениамин соскакивает с телеги. На веранде стоит деревянная раскладушка, и с ее приподнятого изголовья смотрит израненное и перевязанное лицо Соломона Фейгина. Рядом, склонив над больным свое гибкое тело, стоит Лида. Вениамин видит ее впервые со дня вечеринки. На веранду выходит Степан Борисович в желтой пижаме с перламутровыми пуговицами, весь чистенький и аккуратный. Наверное, собрался на утреннюю прогулку, которая столь необходима каждому культурному человеку.

— Что произошло? — спрашивает Вениамин. — И что я скажу его матери?

Степан Борисович отводит Вениамина в сторонку и подробно рассказывает ему о происшествии, которое имело место всего два часа назад, на рассвете. Глаша видела все в деталях. Кто бы мог подумать? Бобров Иван Дмитриевич, хороший знакомый из Ленинграда, серьезный человек с высшим образованием! И вот — обезумел человек, и это еще мягко сказано: набрасывается на какого-то еврейского студента, словно тот неодушевленное существо! Была бы это драка на кулаках, еще можно было бы как-то смириться. В конце концов, даже за границей случается, что два джентльмена, сбросив пиджаки, выходят на раунд бокса. И он, Степан Борисович, неоднократно бывал свидетелем таких поединков. Там тоже временами разбивались носы и текла кровь. Но те кулачные бои ведутся по определенным правилам, которые никто не осмеливается нарушать, ни один джентльмен! А что сделал Бобров? Схватил кол и стал бить студента смертным боем, буквально смертным боем, ломая кости без разбору и без правил! Есть основания полагать, что, по крайней мере, одна нога сломана — бедный студент не может двинуться с места. И Глаша, свидетельница, утверждает, что даже после того, как студент упал, Иван Дмитриевич продолжал избивать его: бил по голове, расквасил лицо и выбил зубы. Нет, что ни говори, а в вопросе кулачных боев и мужских поединков нам, русским, еще многому следует поучиться у культурных народов! И главное, что явилось тому причиной? Какая его муха укусила, этого Боброва?

Степан Борисович похлопывает Вениамина по плечу, и проницательная улыбка обнажает его искусственные зубы. Не иначе как тут замешана женщина, — так он полагает. И не просто полагает, но абсолютно уверен.

— Папа! — кричит Лида. — Нужно перенести его в телегу!

Мужчины осторожно поднимают раненого — Вениамин и профессор за голову и плечи, возчик Мордехай за ноги — и укладывают его на телегу.

— Вениамин! — говорит Лида. — После того, как отвезешь его, возвращайся сюда. Они тут все с ума посходили — и Клава, и ее муж! Его могут арестовать!

Вениамин видит страх в ее глазах. Несмотря на все разочарования, тянется его сердце к этой бледной девушке.

— Хорошо, — сухо отвечает он.

Телега трогается с места. Из соседнего дома выскакивает молодая женщина в треугольном платочке, кое-как повязанном на растрепанную голову. Она подбегает к телеге и некоторое время идет рядом, внимательно всматриваясь светлыми глазами в лицо раненого. Это Клава Боброва.

— Моня! — говорит женщина. — Монечка…

Соломон поворачивает в ее сторону голову и делает безнадежное движение рукой. Губы его кривятся, будто он хочет что-то сказать, но не слышно ни слова. Во-первых, потому, что больно, во-вторых, потому, что сознание своего беззубого уродства причиняет молодому человеку дополнительные страдания.

— Клава! — слышится вдруг грубый мужской голос, голос Боброва.

Женщина испуганно замирает на месте. Возчик Мордехай, хорошо знающий свое дело, причмокивает и стегает Павлика кнутом так, что тот понимает: сейчас упрямиться не следует. Мерин быстро снимается с места, телега летит за ним мимо сосен вельбовского леса. Вот уже скрылась из виду деревня, а мерин все продолжает трудиться, резво перебирая копытами под уклон дороги. Телегу болтает из стороны в сторону, лицо Соломона искажено гримасой боли. Но вот слегка натянуты вожжи, и Павлик, уловив намек, переходит на тихий вдумчивый шаг. Настало время говорить возчику Мордехаю.

— Если не ошибаюсь, — произносит возчик, указывая глазами на Соломона, — это сын резника Хаима-Якова. Мальчик-забавник…

— Оставьте его, реб Мордехай. Человеку и так плохо.

Но Мордехай, как видно, никогда в жизни не изучал азов дипломатии. Он сидит на козлах, разминает папироску и время от времени выдает выражения, которые далеки от медоточивых. Тоже мне украшение дней наших! Детки наши святые! Ни тебе Торы, ни тебе ума, ни тебе добрых дел!

Нет, не ходит Мордехай вокруг да около. Привык рубить топором без лишнего умничанья.

— Реб Мордехай! — говорит Вениамин, пытаясь отвлечь внимание возчика от Соломона. — Ты ведь еще не закончил рассказывать мне про дачниц.

Но в этот момент наступает время курить папиросу, и Мордехай неторопливо закуривает. Да, он не питает особой симпатии к этим коровам, хотя они и дают ему возможность заработать на хлеб. Они приносят на рынок дороговизну и ненависть к евреям. Взгляните хотя бы на то добро, от которого ломится телега Мордехая в жаркие летние дни. Мешки с мукой, крупой, горохом и фасолью; плетеные корзинки всех видов и сортов, а в них — горшки с маслом и молоком, яйца, мясо, помидоры и прочие вещи, которые требуют осторожного с собой обращения; отдельно — арбузы и дыни. И на всем этом — куры! Куры вместе с петухами, которые квохчут, кричат, шумят, а потом замолкают, открыв клювы от жажды. А еще выше, уже после кур, — женщины. Женщины с необъятными телесами и огромными задами, которые уже не годны ни на что, кроме проматывания денег, пустой болтовни и прочих глупостей.

— Мадам Рабинович! — говорит одна из них. — У меня создалось впечатление, что у той вашей курицы ослабли путы.