Мокко. Сердечная подруга - Татьяна де Ронэ Страница 28

Я бросился к телефону. Я думал, что смогу надиктовать сообщение с извинениями на автоответчик, но, к моему изумлению, в трубке послушался сонный мужской голос. Это был Патрик, студент, на которого Жозефина иногда оставляла Валентину. Я не знал, что ему сказать, поэтому молча повесил трубку. Мне было ужасно стыдно.

Взгляд мой упал на письма Констанции. Мне захотелось их перечитать. После второго прочтения сцена ссоры с Жозефиной отошла на второй план. Письма Лоренцо… Любопытство сжигало меня. Кто же сможет для меня их перевести?

И вдруг меня осенило. Я схватил «Желтые страницы», полистал и через минуту у меня уже был нужный номер телефона. Однако следовало дождаться утра.

В кухне я поджарил себе яичницу-болтушку, нарезал ветчину и хлеб, сел за стол и поднял стакан с водой, обращаясь к незримому собеседнику, чье присутствие тем не менее ясно ощущал рядом с собой:

– За меня и за вас, Лоренцо Валомбра!

* * *

Морини Федерико

Переводчик

с французского,

итальянского,

английского

13, ул. Бланш, Париж, 9-й округ

Мсье Морини было лет тридцать. Одет он был в зеленую вязаную кофту без воротника и узкие джинсы. Он проводил меня в свой кабинет, где стрекотал компьютер, и со всей присущей случаю серьезностью спросил, чем может помочь. За стеной плакал грудной ребенок. Стараясь не вдаваться в подробности, я объяснил ему причину прихода. Он попросил показать письма и быстро их прочел. Лицо его оставалось невозмутимым. Закончив чтение, он посмотрел на меня с интересом.

– Эти письма… как бы это сказать… очень интимные…

Иностранец, он чуть заметно растягивал слова. Я ограничился кивком, поскольку заранее решил ничего больше ему не рассказывать. Он снова пробежал взглядом переписку. Ребенок в соседней комнате заплакал громче.

– Это не совсем обычная для меня работа, – сказал мсье Морини. – Но я берусь.

Я спросил, сколько стоят его услуги. Ответ меня полностью устроил. Оказалось, что перевод будет готов к завтрашнему утру.

На следующий день дверь мне открыла женщина. Из глубины квартиры доносился голос Федерико Морини, он разговаривал по телефону.

Она представилась: мадам Морини. И протянула мне конверт. Я отдал деньги, которые принес ее супругу. Когда я, поблагодарив, собрался уходить, она сказала негромко:

– Эти письма прекрасны.

И, тут же устыдившись своего порыва, принялась извиняться.

– Простите, я не должна была их читать…

– Ничего страшного. До свидания, мадам Морини.

На улице я заглянул в конверт и увидел несколько листков напечатанного на пишущей машинке текста, который мне так хотелось прочесть. С трудом сдерживая нетерпение, я поспешил домой, на улицу Шарантон.

* * *

Это письмо – маленькой девочке, странной и страстной, нежной и неистовой, гордой и послушной; ясноглазой Констанции, которая отдается и уходит, как морской прилив, той, в чьих волосах играют лучи солнца, в чьих глазах отражается вся глубина и голубизна неба.

Я в два раза старше тебя, и я словно твой ребенок. Я питаюсь тобой. Ты – мой эликсир, моя суть, и я превратился в каннибала. Я никогда не смогу тобой насытиться. Такого голода, который снедает меня теперь, я прежде не знал. Он проник в мое сердце в один миг, словно удар кинжала. Он волнует меня, ранит, терзает, как болезнь. Он проник в мою иммунную систему. Мои антитела сдались на его милость, как несчастные и ни на что не годные солдаты. Я болен тобой, Констанция. И недуг мой зовется любовью. А ведь я думал, что уже давно вышел из возраста, когда люди ему подвержены.

Я пьянею, когда ты рядом, я хочу упиваться твоим запахом, задыхаться в твоих длинных волосах, наслаждаться в тебе – в твоих губах, в твоих объятиях, в твоем лоне, слышать, как ты кричишь, стонешь, плачешь от удовольствия, до того самого момента, как сам я сойду с ума от блаженства и любви. Я вдруг становлюсь двадцатилетним, юным, сильным, непобедимым. Я вдруг снова оживаю, как застывший от зимнего холода лес воскресает под теплыми лучами солнца. Моя жизнь вдруг становится прекрасной, потому что ты пришла и наполнила ее собой.

Я приду сегодня вечером, как мы условились, в тайное место, где ты меня ждешь. И наконец-то обрету покой.

Порви это письмо на тысячу клочков. Обещай, что ты это сделаешь!

Констанция не выполнила своего обещания. Следующее письмо было датировано 17 ноября 1995 года.

Констанция!

Ты права, в жизни я часто занимался любовью. Я начал рано. И мне понравилось. Я познал много женщин. Ты не ревнуешь, и меня это удивляет. Я всегда считал, что все влюбленные женщины ревнуют своего избранника. Наверное, я ошибался. Мое прошлое кажется тебе захватывающе интересным. Ты засыпаешь меня вопросами, и мне временами неловко на них отвечать, но ты настаиваешь на своем.

Ты – невероятное существо! Смесь зрелости и инфантильности, здравомыслия и чувствительности, страсти и холодности. Все это очаровывает меня и в то же время обескураживает.

Ты – как творение нашего дорогого Уччелло, одновременно сложна и проста. Временами я все о тебе знаю, я обладаю твоим телом и разумом, я читаю тебя словно открытую книгу, но в следующее мгновение ты ускользаешь, отдаляешься, становишься непроницаемой, почти холодной. Так ты защищаешь себя?

То, что случилось с нами и длится уже год, – сумасшедшее счастье. Но настанет день, когда придется принять решение. Ты должна вернуться в Париж, где тебя ждет другая работа. Я не представляю этот город без тебя.

Я слаб. Собственная трусость огорчает меня. До тебя мои связи – после женитьбы их было немного – были скоротечными, без будущего. Легкие, поверхностные, иногда утомительные. Я контролировал ситуацию. Теперь же мне хочется отдаться на волю рока, стать жертвой урагана, который пренебрег мной. Но у меня двое детей и жена. Она должна узнать, что я живу двойной жизнью. И этот день страшит меня больше, чем день моей смерти.

Любовь, которую ты даешь мне по каплям, с перерывами, – подарок. Временами я чувствую себя виноватым за то, что мне приходится скрывать ее, как нечто постыдное. Иногда, расставшись с тобой, напитанный твоим ароматом, твоим теплом, я с трудом становлюсь собой прежним, которого знают мои близкие и друзья. Я страдаю от этого раздвоения, оно дается мне с огромным трудом. Рядом с тобой я снова становлюсь молодым и стремительным. И вот приходится обуздывать этот порыв на полном подъеме, укрощать себя, калечить.

Мне трудно говорить тебе все это. Поэтому я пишу, зная, что это все равно рискованно, что слова, написанные на бумаге, живут долго. Умоляю, сожги все мои письма, как я сжигаю твои, пусть и скрепя сердце.

Я – твой, моя любовь, единственная любовь всей моей жизни.