Любовь негодяя - Мария Бушуева Страница 28

Филиппова Лера почему-то очень стеснялась, называла его только по имени-отчеству и сейчас сразу засобиралась домой.

— Нет, нет, — стала уговаривать Марта, — ты должна остаться пообедать, а потом уже и поедешь.

— Я еще хочу сходить на лекцию, — сказала Лера, как всегда, таким тихим голосом, что Филиппову в очередной раз захотелось на нее прикрикнуть. Он иногда признавался себе, что подруга жены всем — и физическим несовершенством, и кротостью, и какими-то по-черепашьи мудрыми глазами, — его раздражает. Марта накрыла на стол, няня привела Мишу. Малыш полазил по отцовским коленям, опрокинул вазочку, стоящую на столе — и няня снова его увела. Его кормили отдельно в детской, а потом умывали и сразу укладывали спать.

— А где старший? — Филиппов вдруг вспомнил, что сегодня не видел Родиона

— А что за лекция? — Заставил себя поинтересоваться он.

— Ваш директор читает лекцию о загадках психики в ДК «Академия».

— У Николая. Люба сегодня вечером его привезет. Она ждет ребенка, — Марта мягко улыбнулась, — наверное, ей хочется, чтобы родился сын, похожий на нашего Родю, вот она и пригласила его к себе на денек.

Всегда у Марты какие-то женские объяснения всего происходящего, с тихим раздражением подумал Филиппов. Просто Родион влюблен в своего дядю — берет во всем с него пример, вот и согласился к ним поехать. Будут вместе машину ремонтировать, а Колька его эксплуатнет — «принеси-подай!» — какой еще прок от девятилетнего пацана? Родион так походил на тестя, что порой Филиппов ловил себя на нелюбви к сыну.

— Садитесь за стол, — пригласила Марта. В пышной юбке и легкой кофточке, она сегодня напоминала куклу-грелку, которую водружают на чайник, чтобы сохранить подольше его тепло. Лера, точно горбатенький тушканчик, застыла на середине комнаты, исподлобья поглядывая на Филиппова. Ждет, когда сядет хозяин, понял он и мысленно сплюнул.

— Садись, садись, Лера, — Марта стала разливать щавелевый суп, от которого у Филиппова всегда случалась изжога. Но тесть считал, что летом нужно есть только зеленые супы, а что сказал тесть — закон. Чтоб им всем сгореть, про себя выругался Филиппов и ощутил страх: и так дом без тещи пылает синим пламенем, вот-вот потолок рухнет! Да, он все-таки очень хорошо относился к Ирме Оттовне (он думал о ней уже невольно в прошедшем времени), хотя и комплектовал, что его мать — деревенская медсестра, занимает, едва приедет в дом к сыну, позицию покорной домработницы, которой теща немного понукала. Своя мать казалась ему, несмотря на малое образование и сельский быт, одаренней и душевно богаче рационалистичной эстонки и ее униженность, может быть, им же самим и вымышленная, больно била по его самолюбию.

— Вкусный какой суп, — прошептала Лера, сидящая в углу стола, — ты чудесно готовишь, Марта.

Филиппова передернуло. Он извинился, встал и прошел в кухню. Там он быстро сжевал прямо со сковороды три котлеты, съел из кастрюли несколько больших ложек картофельного пюре, закусил помидором, попил из носика чайника кипяченой воды — и вышел на крыльцо покурить. Дачный пейзаж с его редкими сосенками и куриными домиками, натыканными там и здесь, сейчас не умилил его — все, что напоминало ему о родной деревне, вызывало порой у него только отвращение. Правда, рассказывая о своем детстве Анне, он так вдохновился, что деревня, где он провел ранние годы, предстала даже перед ним самим как мифологический образ, почти волшебный, с прелестной маленькой избушкой, мудрой, доброй коровой, яркими рассветами и зеленым шелковым лугом. Но теперь дурное расположение духа навело его на воспоминания о вечной грязи расхлябанной дороги, вдоль которой тянулись серые, низкие избы, о заскорузлых материнских руках, изуродованных тяжелой работой, о своих черных пятках и страшной зависти к городскому мальчику, приезжавшему погостить к старикам-соседям. Мальчика в августе забирал отец — высокий мужчина в сером костюме — и все деревенские мальчишки и девчонки бежали, поднимая пыль, за его голубым «Москвичем»… Съезжу-ка я на лекцию, решил Филиппов, торчать здесь тошно. Он вернулся в дом. Подруги, высовывая розовые язычки, доедали десерт: фрукты с мороженым, купленным в дачном магазине. Полоса света из окна придавала их лицам восковую желтизну. Залетевшие осы норовили присесть на сладкие блюдца, и Марта вяло отгоняла их, не поднимая глаз.

— Доедайте. — Сказал Филиппов резко, отчего полоса света как бы покачнулась. — И поедем.

— И ты на лекцию? — Сразу догадалась Марта.

— Нужно повидать шефа.

Лера поспешно отодвинула блюдце, промокнула салфеткой растянутые в вечной кроткой улыбке бледные губы и неловко встала.

— Да, да, я еду. Спасибо за обед, Марта. Все чудесно.

Филиппов не водил машину, ему всегда мерещилось, что, едва он сядет за руль, автомобиль остановится прямо посередине дороги внезапно, как часы или институтский прибор — и следующий за ним грузовик не успеет затормозить. И сейчас, заставляя кривенькую Леру бегом семенить за собой, он быстро вышел на шоссе и остановил красные «Жигули». — До городка.

— А там? — Высунувшись, спросил водитель, по виду ровесник Кольки.

— «Академия»

— Когда приехали, остановились, Лера стала испуганно совать Филиппову смятую пятерку. Он отодвинул ее худую руку с брезгливостью.

— Оставь. Выходи лучше быстрее. — Без Марты он особенно с Лерой не церемонился. Она подчинилась ему, положила обратно в сумочку деньги и выбралась из машины, отряхнувшись, точно утка.

— Я зайду сначала в кафе, выпью воды…

Она поняла, что он хочет остаться один, кивнула и, поблагодарив, пошла к дверям «Академии», не оглядываясь. Плодит же свет таких, подумал он, глядя, как она ковыляет в своем бледно-желтом платье с дешевой сумочкой в руке, раньше бы паслась у церкви — и то было бы неплохо; больная клетка не так безобидна, как может показаться… А, впрочем, ну ее! Он и в самом деле зашел в соседнее кафе и выпил минеральной воды, прихватив бутылку коньяка, которую спрятал в портфель. За ним следом вывалился какой-то сизый пропойца, задышал ему перегаром в лицо и стал клянчить на выпивку. Филиппов, не глядя, достал из кармана мелочь и высыпал на протянутую грязную ладонь. Пропойца исчез, будто был только овеществленным образом из Филипповского тяжелого сна. Ему часто снились кошмары. Когда он пьянствовал один в городской квартире, во сне являлись подвального вида, замызганные мужчина и женщина: она с огненными спутанными волосами и старым испитым лицом, а он довольно молодой, прихрамывающий и хихикающий. Снились и неприятные сновидения, связанные с институтом, долгие полутемные коридоры, безлиций мужчина в черном костюме, который пальцем манил его за собой, кабинет с низким потолком, черный громоздкий сейф, открытый безлицым и падающие из него на пол деньги. Потом откуда-то набегали кричащие люди — и Филиппов, голый и в наручниках стоял на всеобщем обозрении… Просыпался он в прямом смысле в холодном поту, с сильнейшим сердцебиением. Сны повторялись; один и тот сюжет снился в разных вариантах Он пытался толковать все свои кошмары по Фрейду, потом по Юнгу(он читал по психологии все, что ему попадалось, чтобы не дай-то Бог не отстать от Карачарова да и так — из нарциссического интереса) но, как всегда, убеждал себя, что причина снов в его неправильном питании: он много ел жирного мяса, чеснока и любил острые специи.