Золото - Питер Гринуэй Страница 28

41. Зубная щетка

После того как Томас Хомильберг немного подраил булыжную мостовую зубной щеткой на улице возле ратуши города Лодзи, щеголь капрал велел ему почистить этой щеткой зубы. Что он и сделал. Мелкий песок ободрал ему десны. На вкус это было нечто среднее между машинным маслом и сырыми яйцами. После этого капрал приказал ему снова драить мостовую. Что он и сделал. Пена никак не хотела взбиваться. В лучшем случае на булыжниках пузырилась слюна, но через несколько секунд эти пузырьки исчезали. Капрал снова велел ему почистить зубы. Он почистил. На этот раз он почувствовал вкус кислого молока с кровью. Десны кровоточили. События для Томаса перешли в категорию абстракции, лишившись своей эмоциональности. Наш герой – писатель. Или, правильнее сказать, был писателем. Всего каких-то три часа назад. Сейчас же он был просто человеком, драющим булыжную мостовую зубной щеткой. Он привык смотреть на вещи со стороны, оценивая их с точки зрения литературного интереса. Такое отношение было следствием аутотренинга. Не то чтобы он знал, как научиться писательским навыкам. Просто он исповедовал эмоциональную отстраненность, отделение себя от событий, которые он наблюдал со стороны, а после записывал свои наблюдения. В эти минуты он думал о том, что описать нынешнюю ситуацию ему не составило бы большого труда.

Томасу снова приказали отдраить мостовую. Что он и сделал – с едва заметной улыбкой. В ответ он получил винтовочным прикладом по голове. Томас завалился набок, и зубная щетка под ним сломалась пополам. Теперь он уже не мог драить ею мостовую. Как, впрочем, и чистить зубы. Не проблема. Щеголь капрал велел ему драить булыжник костяшками пальцев. До сих пор Томас старательно прятал пальцы в рукаве плаща. Стоило ему высунуть их наружу, как капрал увидел обручальное кольцо, и тут же на правую руку обрушился тяжелый приклад. Томас отлично понимал значение рабочей руки для писателя. Он также понимал важность воображения для писателя. Будь он хорошим писателем, то есть человеком с развитым воображением, он бы придумал, куда понадежнее засунуть кольцо: в карман, в нижнее белье, в ботинок, – куда угодно, только не оставить на пальце. В голове пронеслись другие возможности: под крайнюю плоть, под веко, в пупок, за щеку, в ушную раковину, в нос, в задний проход. Томас мысленно перебирал тайные местечки человеческого тела. Наверно, у женщины в этом смысле больше выбора. Кровь бросилась Томасу в лицо. Он вдруг подумал о жене, которая лихорадочно ищет местечко на собственном теле, чтобы спрятать свое обручальное кольцо. От всего этого у него сдали нервы, он едва не потерял самообладание и чуть не сорвался.

Капрал приказал ему раздеться, и Томас быстро вернулся в свое привычное состояние невозмутимости. В собственных же интересах. На глазах у полусотни человек, направлявшихся на городской рынок, Томас разделся догола. Стало ясно, что прятать кольцо в нижнем белье или в ботинке не имело смысла. И задний проход его бы не спас. Щеголь капрал… да забудь ты про его щегольской вид, главное, он одет, а ты раздет… заставил Томаса опуститься на четвереньки на том самом пятачке, который он недавно драил зубной щеткой, и раздвинуть ягодицы. Этот приказ смутил Томаса. Доселе ему не приходилось демонстрировать свой задний проход. Даже собственной жене в порядке эксгибиционизма во время любовных прелюдий. Он выполнил приказ, хотя правая рука у него была вся в крови, а левая в грязи. Толпа зевак зароптала. Капрал, разрядив в воздух винтовку, вспугнул голубей и рассеял толпу. В считанные секунды улица опустела. Капрал и Томас остались одни перед зданием ратуши Лодзи. Томас улыбнулся. Похоже, его голый зад вызвал у толпы симпатию. Капрал не знал, что ему делать в отсутствие зрителей с этим голым крепышом евреем. Он попинал ногой его одежду, потоптался на его нижнем белье. А Томас продолжал улыбаться. Материал сам приплыл к нему в руки. Сам бы он до такого не додумался. Смешались воедино обида, страх, садизм, истерика, унижение… и все это перед зданием ратуши, в прекрасный солнечный день. В польском городе Лодзи. Вот белая лошадка везет цистерну с пивом. Вот едет мальчишка на красном велосипеде. Беременная женщина толкает коляску. Редкие белые облачка в голубом небе. Вот встрепенулись голуби на мостовой и всей массой шарахнулись вправо, а один отстал, и перья заиграли на солнце. Детали помогают сделать картину убедительнее. Томас засмеялся при мысли о невероятности происходящего. Он смеялся все громче и громче, и тогда капрал выстрелил ему в голову.

Золотое кольцо капрал забрал на память. Позже, в казарме, армейские дружки застигли его врасплох, когда он разглядывал колечко, и подняли на смех. Уж не собрался ли он жениться? Втайне от всех? Ну, не дурак! Они затолкали колечко ему в рот. Потом спустили с него безукоризненно отутюженные брюки и засунули колечко ему в зад. После всех этих армейских шуток капрал с омерзением выбросил свою добычу. Мог ли он надеть на палец кольцо польского еврея, после того как оно побывало в прямой кишке!..

Кольцо подобрал уличный бродяга и обменял на миску щей. Сначала коробочка с кольцом провалялась на железнодорожной станции, затем на почте и, наконец, добралась до баден-баденского отделения Дойче-банка, где его вместе с сотней других безделиц, принадлежавших польским евреям, переплавили в анонимный золотой слиток, который лейтенант Харпш повез в Больцано.

У сыновей банкира Отто Майера было свое представление о том, как сделать, чтобы семейное золото не обесценилось и чтобы его не конфисковали нацисты. Их отец, участвуя в финансовых авантюрах в период затянувшейся депрессии, оказывался то в плюсе, то в большом минусе, к тому же его трижды ограбили. В отличие от него, сыновья считали, что бумажные деньги – это бессмысленное капиталовложение.

Старший брат, Юра, получивший свое имя от названия гор, решил проблему просто: он носил все золото на себе, но не все напоказ… там булавка для галстука, тут цепочка для ключей, на безымянном пальце обручальное кольцо (хотя он не был женат), на мизинце перстень с печаткой, в правом кармане золотые монеты, в левом пара золотых часов – одни показывают берлинское время, другие московское (на тот момент русские были союзниками). Юра носил золото открыто, так что его не могли обвинить в укрывательстве, что каралось законом. Другое дело, что при ходьбе Юра позванивал.

Младший брат, Доло, получивший свое имя то ли от названия гор, то ли – с учетом того, как он его произносил, – от названия американской валюты, распорядился, чтобы принадлежавшее ему золото раскатали в тонкую проволоку, потом нарезали покороче, покрыли черным лаком и сделали канцелярские скрепки. Скрепки получились увесистые. Всего – сорок тысяч.

Оба брата отправились в чем мать родила, держась за руки, в газовую камеру концентрационного лагеря Дахау. Оба удивились внушительным размерам мужского достоинства друг друга. В их семье личная жизнь тщательно охранялась.

Золото Юры обнаружилось очень скоро. Когда он уединился в общественной уборной дюссельдорфской железнодорожной станции с усталым солдатом и расстегнул штаны, они упали на пол с таким лязгом, что солдат тут же забыл про свою апатию. «Обыкновенный шантажист обобрал нашего Юру до нитки», – заключила двадцать лет спустя его тетка, неожиданно возглавившая сионистскую газету «Сорока». Свое название газета получила от птицы, которая, по мнению христиан, одним боком уже побывала в аду и опалила до черноты свои перья, но все-таки сумела оттуда вырваться, и поэтому ее надо каждое утро приветствовать радостными криками. А солдат перестал обслуживать клиентов, купил теплое белье, начал баловать себя спаржей и мидиями во французских ресторанах и снял квартирку с картиной Поля Синьяка в ванной.